Срединное море. История Средиземноморья - Джон Норвич

23 мая атака на Сант-Эльмо началась всерьез. Обстрел продолжался круглые сутки. Через несколько дней прибыл самый знаменитый изо всех османских командиров — Драгут. Казалось, возраст (ему было уже 80) не имеет над ним власти. Он лично принял командование над осаждающими войсками и установил новые батареи к северу и югу от форта, который теперь подвергался беспощадному обстрелу сразу с трех сторон. К концу месяца стало очевидно, что стены вскоре неминуемо разрушатся. Каждую ночь под покровом темноты лодочки из форта Сант-Анджело проскальзывали через вход в гавань, доставляя свежие силы и продовольствие для гарнизона, увозя раненых в госпиталь в Биргу (Борго); лишь благодаря этому форт продержался так долго. Однажды ночью, однако, лодка, вернувшаяся назад, привезла с собой нечто большее — депутацию от осажденных, которые сообщили великому магистру, что продолжать сражаться не могут. Ла Валетт холодно взглянул на них и заявил, что в таком случае заменит их теми, кто может биться, и возглавит их лично. Пристыженные, они вернулись на свои посты. Сант-Эльмо мог быть обречен, однако не должен сдаться.

Форт как-то продержался в общей сложности тридцать один день. Когда 23 июня турки наконец пробили себе путь внутрь, в живых оставалось всего около 60 бойцов из первоначально насчитывавшего 150 человек гарнизона. Всем им, кроме девяти, немедленно отрубили головы, а тела прибили — в насмешку над распятием — к деревянным крестам и пустили вплавь через вход в гавань в воды, омывавшие Сант-Анджело. Увидев их, Ла Валетт распорядился немедленно казнить всех турецких пленных. Затем их головами зарядили две пушки, стоявшие на верхнем бастионе, и выстрелили по руинам Сант-Эльмо. Невозможно было неверно понять это послание. С этого момента никто из противников не давал и не просил пощады.

Итак, турки достигли своей первой цели, однако потратили на это целый месяц и потеряли около 8000 своих лучших солдат — почти четверть всей армии. Они также лишились Драгута, убитого пушечным ядром на последних этапах осады Сант-Эльмо. Он успел дожить до известия о падении крепости; сообщают, что, услышав его, «он выразил свою радость несколькими жестами, и, возведя очи к небу, как будто охваченный благодарностью за его милости, немедленно испустил дух». По преданию, Мустафа-паша стоял среди руин, глядя сквозь знойное летнее марево на ту сторону гавани. «Если такой маленький сын так дорого обошелся нам, — промурлыкал он, — то какую цену мы должны заплатить за отца?»

Говоря «отец», он, разумеется, имел в виду сам форт Сант-Анджело. За ним находился мыс Биргу, где стоял укрепленный город госпитальеров, за узким заливом к юго-востоку лежал соседний мыс — Сенглеа. Именно от того, удастся ли отстоять эти два параллельных полуострова, к тому времени полностью окруженных османской армией, или нет, зависело выживание ордена Святого Иоанна. Их соединял между собой непрочный мост через залив (ныне именуемый заливом Верфей); между понтонами через выход из залива тянулась цепь. У самого берега в глинистое дно был вкопан палисад из кольев, однако после падения Сант-Эльмо вход в саму Большую гавань уже нельзя было заблокировать: турецкие корабли могли плавать в ней повсюду, и препятствовали им только пушки Сант-Анджело.

Но кое-что служило и утешением. Чтобы передвинуться на новые позиции южнее Сенглеа и Биргу, туркам пришлось тащить все свои тяжелые пушки, амуницию и припасы назад вдоль горы Шиберрас, а затем вокруг гавани. Путь насчитывал добрые четыре мили; дороги были немногим лучше, нежели колеи от повозок; к тому же стояла ужасная жара мальтийского лета. Более того, в тот самый день, когда пал Сант-Эльмо, корабли с Сицилии, которые везли подкрепление, насчитывавшее 1000 человек и в том числе 42 рыцаря, сумели причалить к берегу. Войску удалось неделю спустя пробраться ночью в то место, которое ныне именуется Калькара, за еще одним хребтом, расположенным к северо-востоку от Биргу. Не только прибытие самих этих сил, но и то, что им почти чудом удалось избежать встречи с турецкой армией, оказало чрезвычайно благотворное воздействие на боевой дух рыцарей.

Но борьба продолжалась. В середине июля турки предприняли мощную атаку на Сенглеа с моря. Им помешали коренные жители Мальты: превосходные пловцы, они сбрасывали турок с лодок и сражались с ними врукопашную прямо в воде. Стрельба замаскированной пушки довершила разгром. 7 августа итальянский пушкарь, служивший в испанской армии, Франческо Бальби ди Корреджо, который впоследствии написал захватывающий свидетельский отчет об осаде, отмечал:

«7 августа: Генеральный штурм — 8000 человек у Сан-Микеле, 4000 у Кастильского порта… но когда они покинули траншеи, мы уже были на своих постах, обручи были подожжены, смола кипела… Когда они полезли на укрепления, их приняли как дорогих гостей… Штурм продолжался девять часов, от рассвета до послеобеденного времени. К туркам подошло более дюжины подкреплений, мы же подкрепляли себя вином, сильно разбавленным водой, и несколькими кусочками хлеба… Победа вновь досталась нам… хотя никто из нас не стоял на ногах из-за ран или усталости».

Но к этому времени стало ясно, что турецкая армия также ослабела. Жара стояла немилосердная. Пищи не хватало, а недостаток воды ощущался еще сильнее, так как к трупам животных, с помощью которых рыцари нарочно загрязнили колодцы Марсы, теперь прибавилось множество трупов самих турок. К концу августа в османском лагере распространилась дизентерия; ее жертв сносили на жаркое солнце в импровизированные палатки для больных, где они умирали сотнями. Турки также знали, что приближается равноденствие и вскоре настанет время бурь, за которыми налетят первые зимние штормы. Мустафа-паша готовился при необходимости провести зиму на острове, надеясь уморить осажденных голодом; с другой стороны, Пиали и слышать об этом не хотел. Флот, доказывал он, куда важнее армии, и он не может рисковать, оставив зимовать свои корабли при отсутствии подходящей стоянки и (выражаясь современным языком) средств технического обслуживания в полном объеме. Он двинет флот в путь не позднее середины сентября; если армия желает остаться, это ее дело, но ей придется действовать самостоятельно.

Если бы силы Сулеймана остались на острове, трудно сказать, удалось ли бы рыцарям продержаться до конца. Но затем, 7 сентября, пришло спасение — Гран Соккорсо (как его назвали), Великая Помощь, посланная испанским вице-королем Сицилии. Прибыли 9000 человек — меньше, чем рассчитывал Ла Валетт, но их оказалось достаточно. Мустафа более не медлил. Внезапно пушки умолкли; крик прекратился; вместо дыма клубилась лишь пыль, поднятая при отходе остатков некогда гордой армии. Всего четверть от прежнего числа солдат тащилась к готовым отчалить кораблям. Но и христиане понесли ужасающие потери. 250 рыцарей погибли, практически все выжившие были ранены или искалечены. Лишь 600 человек были в состоянии носить оружие. От города Биргу не осталось камня на камне; со стратегической точки зрения его позиция оказалась катастрофически неудачной, так как он был уязвим для обстрела со всех сторон. По этой причине, когда старый Ла Валетт, хромая, вышел вперед, чтобы заложить первый камень в основание своей будущей столицы, он сделал это не на руинах старой, но поодаль от них, напротив, на высотах горы Шиберрас, господствующей над Большой гаванью. Город был назван в его честь — Валетта[226], и он вполне заслуживал этого. Три года спустя, 21 августа 1568 г., он скончался. Сэр Оливер Старки, его секретарь — и, кстати, единственный англичанин, в течение всей осады сражавшийся на его стороне, — написал эпитафию по-латыни, которую и поныне можно прочесть в соборе Святого Иоанна. В переводе она читается так:

«Здесь лежит Ла Валетт, достойный вечной славы. Он, кто некогда был бичом для Африки и Азии и щитом Европы, изгнавший язычников мощью своего священного меча, — первый, кто похоронен в сем возлюбленном городе, основателем которого он был».

Одним из больших зданий, возведенных в городе в первую очередь, конечно, стал госпиталь. Он стоит до сих пор, подобно своему предшественнику в Биргу, однако был задуман с несравненно большими претензиями: его Большая палата длиной 155 метров является самым длинным бесстолпным залом в Европе. Около 1700 г. он мог принять почти 1000 пациентов; зимой его стены завешивались шерстяными гобеленами, летом — холстами Маттеа Прети.[227] Здесь в изобилии свет, пространство и свежий воздух — средства, в которые рыцари верили (будучи в этом отношении, пожалуй, единственными из служителей медицины XVI в.). Более того, в отличие от служителей других госпиталей того времени, как правило, кормивших своих пациентов из деревянных тарелок, кишевших бактериями всех видов, орден пользовался серебряными тарелками и чашками и, таким образом, радикально — хотя и неосознанно — снижал риск заражения. Каждый предмет находился на учете; на каждом имелся оттиск эмблемы Святого Духа. Наконец рыцари осознавали, насколько важен хороший уход за больными: каждый из них независимо от своего ранга дежурил в палате, и сам магистр, в свою очередь, заступал на этот пост по пятницам. Для «господ наших больных» годилось лишь самое лучшее.