Война. 1941—1945 - Илья Эренбург

1 мая 1943 г.

Париж

Это было три года тому назад, в пятницу 14 июня 1940 года. Я видел, как немцы входили в Париж.

Ехали офицеры в открытых машинах, нагло щурясь, щелкая «лейками», подбородками, сапогами и фуражками демонстрируя свое превосходство. Везли добычу: мешки, чемоданы из свиной кожи, картины, бочки. Старые дома содрогались от танков, а на гусеницах, казалось, еще дымилась кровь раздавленных детей. С утра до ночи шли солдаты. Высокорослые и плюгавые, с квадратными тупыми головами, с глазами, как будто сделанными из мутного стекла, с топотом и гоготом, шли пивовары, конторщики, дуэлянты, сутенеры, метафизики, деляги, вешатели, куроеды, сверхчеловеки, колбасники, павианы, пруссаки, саксонцы, баварцы, шли эсэсовцы с черепами на рукавах, с крадеными ложками и часами в карманах, шли обер-ефрейторы, самодовольные и жадные, на ходу глотая колбасу и бананы, конфеты и котлеты, поплевывая, посвистывая, оправляясь перед памятниками, шли пасюки с длинными резцами, прыгали немки, похожие на слюнявых гиен, передвигалась серо-зеленая саранча, ползли рептилии, гады из дивизии «Адольф Гитлер», приват-доценты с мордами жаб, квакающие и крякающие палачи.

Я не забуду этого дня. Париж был пуст. На моей улице я был единственным свидетелем горя. Я должен был глядеть за себя и за других. Не знаю, сколько мне еще суждено жить, но я не забуду того четырнадцатого июня. Гнев придает силы. Я глядел на проходящих мимо меня немцев, и мне казалось, что с каждым часом я становлюсь сильнее. Кто увидел такое, должен или умереть, или увидеть смерть тех, серо-зеленых, оправлявшихся, хрюкавших и мычавших.

Париж больше, чем столица одного из европейских государств, Париж принадлежит миру. Это древнее гнездо красоты и свободы. В нем не только высились статуи вольности из бронзы и мрамора, в нем вольность была воздухом, ветром, задорным смехом мальчишки Гавроша, строфами Гюго и домами, пропахшими порохом четырех революций. Писатель-коммунар Жюль Валлес сказал фашистам своего века: «Вы хотите уничтожить вольности Парижа? Прикажите выкачать воздух и вырвать сердце из груди новорожденного».

В этот город вошли арийцы-скотоводы, мракобесы, геббельсята, гордые тем, что сожгли стихи Гейне и опутали Европу колючей проволокой. Я не забуду, как ржали фельдфебели перед статуей Вольтера. В предместье Сен-Антуан, где парижский народ неизменно сражался за свободу, где блузник сорок восьмого, сын санкюлота передавал своему первенцу, пушкарю Коммуны, слова присяги «свобода или смерть», — на честных и совестливых улицах Сен-Антуана немцы устроили десять притонов и сто застенков. Они терзали души, и они пили шампанское за здоровье обер-палача Гитлера.

Мне хочется напомнить о большой любви русского народа. Карамзин, видавший Париж в дни революции, писал, что, не будь у него любезного отечества, он хотел бы прожить жизнь и умереть в Париже. Полтораста лет спустя Маяковский, который не знал этих строк Карамзина, прощаясь с Парижем, написал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли Москва». О чем еще сказать? О том веселье парижского народа, которое, по словам Белинского, лечило сердца? Певец русской природы и русской женщины, Тургенев страстно любил Париж. Он написал о великом мужестве парижского народа рассказ «Наши послали». Он увел Рудина на парижскую баррикаду. Салтыков-Щедрин страдал от мысли, что пруссаки на три дня вошли в Париж. Россия знала, какое сердце бьется в груди великого города.

Они вошли в Париж, породистые дегенераты, убежденные держиморды, аккуратные душегубы. Они обратили школы в конюшни, музеи в кабаки. Они отправили на плавильню статую Свободы. Они растоптали цветники и сердца. В 1871 году они пробыли в Париже три дня. Вот уже три года, как они стоят в столице Франции. Они издали к третьей годовщине новый приказ: парижанам запрещено проезжать по лучшим улицам Парижа. В сердце города — запретная зона, от Больших бульваров до улицы Риволи, от площади Опера до Елисейских полей — это заповедник арийских зубров, поляна, на которой пасутся колбасники-недотроги.

Париж был и остался лесом свободы. Бесшумно, как древние эринии, проходят по узким улицам французы и француженки, с револьвером, с гранатой, с ножом, с камнем. Мстители крадутся ночью. Они выползают из подворотен. Они прячутся в катакомбах. Они вырываются из провалов метро. Они несут немцам смерть. Это душа Парижа, его возмущенная совесть. Голубые улицы города осквернены. Что может смыть такую обиду? Кровь. Кровь бошей.

Три года тому назад на мертвых улицах Парижа я думал: если бы дожить, если бы увидеть! Я мечтал тогда дожить до падения разбойного Берлина, своими глазами увидеть трупы насильников, шагавших по предместью Сен-Антуан.

Много прошло с тех пор. Горе навалилось и на нашу страну. Те же тупые и мерзкие дикари прошли по улицам Киева. Они еще на Крещатике. Они еще в Париже. Еще не пал Берлин. Но возле Ржева, в Касторном я видел горы трупов. Это были трупы тех немцев, которые топтали Париж. Я долго глядел на предсмертный оскал палачей. Я упивался началом возмездия. Великолепна утренняя заря. Чудесны ранней весной нежно-зеленые листья. Но ничего нет прекрасней первого появления справедливости. Я видел немцев, растоптавших Париж. Они валялись в снегу или в глине.

Париж еще очень несчастен. В глубоком молчании он встречает третью годовщину рабства. Но что это?.. Стреляют франтиреры. За морем у пристаней — дивизии новой французской армии. Они готовы ринуться к Парижу. Еще пуст пьедестал, на котором стояла статуя вольности. Но ветер, предвестник грозы, уже врывается в древний, в молодой, в бессмертный Париж. Он повторяет: Смерть бошам! Да здравствует свобода!

13 июня 1943 г.

Верные защитники

По-немецки окружение «кессель», то есть котел. Когда у Сталинграда гибли захватчики, стиснутые нашими доблестными частями, один колбасник писал своей супруге: «Мы попали, как колбаса в котел». Немцы смертельно боятся окружения. Они понимают, что Сталинград был только репетицией. Настоящее окружение впереди. Кто теперь попадет в котел? Не одна немецкая армия, но вся Германия.

Наши союзники готовятся к штурму. Немцы хотят разбить кольцо. Немцы хотят отрезать нас от наших боевых друзей. Они послали на север отборных егерей, колбасников из колбасников. Но наши славные моряки и на земле бьют фрицев. Они бьют егерей генерала Дитла, как самых дрянных фрицев: в хвост и в гриву. Не могут выдержать колбасники ударов наших моряков.

Россия знает: на далеком севере, среди суровых скал Рыбачьего, среди грозных льдов, стоят верные защитники: североморцы. Эти не отступили. Эти не отдали врагу ни пяди родной земли. Эти уж похоронили много тысяч немцев. Похоронят и остальных. Моряки ринутся на запад, помогут загнать колбасника в котел. Да так, чтобы стал колбасник колбасой.

Много горя повидал наш народ. Немцы пытают наших близких. Стосковались наши семьи. Трудно, очень трудно России. Но теперь уж недолго терпеть: близится час расплаты. Недаром колченогий Геббельс вопит: «Мы ведем оборонительную войну». С каких пор налетчик заговорил об обороне? Он почуял, что его хватают за шиворот. Моряки-североморцы знают счет обид. Они молчат, но в сердце у каждого буря. Моряки знают свой суд, морской суд, суд скорый и справедливый: смерть немцу! Длинный список немецких злодеяний: этот список у нас в сердце. Защитники Мурманска, вы знаете горе Родины. Вы немало повидали немецких преступлений. Вы потеряли многих добрых друзей. Идите и разите: в ваших руках меч правосудья. Немцы пришли. Немцы не уйдут. На фронте от Черного моря до Белого — затишье. Это затишье перед бурей. Но и в тихие дни снайперы и разведчики бьют злодеев. Скоро грянет гром. Как великая очистительная буря, вы двинетесь на запад. О вас скажут: это идут североморцы. Они выстояли, когда нельзя было выстоять. Теперь они впереди всех.

Июнь 1943 г.

Их наступление

Вот что сообщали вчера немцы:

«Советское наступление между Орлом и Курском провалилось».

«Советские части попытались проникнуть в наше расположение, но их атаки отбиты».

«Наступление наших войск не является большим наступлением».

«Началось крупное наступление наших войск».

«В основном наши части удерживают все свои позиции».

Гитлер задал фрицам головоломку: они читают на той же полосе газеты самые разноречивые сообщения. Радио-Берлин бормочет: «Мы обороняемся». Радио-Донау кричит: «Мы наступаем». Радио-Рим ликует: «Мы прорвали вражескую оборону». Радио-Будапешт вздыхает: «Русским не удалось нас опрокинуть».

Между тем фрицы, которые не читают газет и не слушают радио, а покорно гибнут у Белгорода, великолепно знают, что Гитлер приказал им наступать. Если в районе Орла немцы не продвинулись вперед, то это не потому, что радио-Берлин твердит об обороне, а потому, что Красная Армия отбила атаки фрицев.