Дракула. Повести о вампирах (сборник) - Стокер Брэм

ПОЗДНЕЕ. Солнце взошло и зашло. К счастью, это происходило в такое время, когда нас ничто не смущало, а случись это на станции, у нас не было бы необходимого покоя и уединения. М-с Харкер еще хуже поддалась гипнозу, чем сегодня утром. Боюсь, ее способность читать мысли графа исчезнет как раз тогда, когда мы в этом больше всего будем нуждаться. Мне кажется, начинает работать главным образом ее собственная фантазия. Раньше, находясь в трансе, она упоминала лишь о самых простых вещах. Если будет так продолжаться, это может сбить нас с правильного пути. Как бы я был счастлив думать, что власть графа над ней будет уменьшаться, как уменьшается ее способность знать о нем. Боюсь, однако, это не так. Когда она заговорила, слова ее звучали загадочно:

– Что-то выходит: оно проходит мимо меня, точно холодный ветер. Вдали слышатся какие-то глухие звуки – словно люди говорят на каких-то странных языках, сильный шум воды и вой волков.

Она замолчала, по телу ее вдруг пробежала дрожь, которая через несколько мгновений стала походить на паралитическую. Когда это прекратилось, она перестала отвечать даже на требовательные вопросы профессора. От транса она очнулась очень утомленной, продрогшей и вялой, но ум ее был ясен. Она ничего не могла вспомнить из того, что говорила, рассказ о происшедшем надолго поверг ее в молчаливое раздумье.

30 ОКТЯБРЯ. 7 ЧАСОВ УТРА. Мы близко от Галаца, потом мне некогда будет писать. Сегодня мы все нетерпеливо ждали восхода солнца. Зная, что с каждым днем становится все труднее усыплять м-с Харкер, Ван Хелсинг принялся за это гораздо раньше, чем обычно. Его усилия не производили никакого действия, и лишь за минуту до восхода солнца она заговорила. Профессор не терял драгоценного времени и осыпал ее вопросами, она так же быстро отвечала:

– Всюду мрак. Слышу шум воды и стук дерева о дерево. Где-то мычат коровы. Вот еще какой-то звук, очень странный, точно…

Она умолкла.

– Дальше, дальше! Говорите, я приказываю, – сказал Ван Хелсинг, волнуясь.

Взгляд его был полон отчаяния – восходящее солнце уже бросало свои розовые лучи на бледное лицо миссис Харкер. Она открыла глаза, и мы с удивлением услышали, как она произнесла, мило и совершенно беспечно:

– Ах, профессор, зачем вы просите меня делать то, чего, вы сами знаете, я не могу! Я ничего не помню.

Потом, заметив наши удивленные лица, она встревожилась и, переводя свой взгляд с одного на другого, сказала:

– Что я говорила? Что я делала? Я ничего не помню, кроме того, что лежала тут в полусне и слышала, как вы мне говорили: «Дальше, дальше! Говорите, я приказываю!» И странно было мне слышать, как вы мне приказываете, точно я какое-то непослушное дитя!

– О мадам Мина, – сказал Ван Хелсинг с грустью, – это доказательство того – если вообще доказательства нужны, – что я люблю и уважаю вас, раз слово, сказанное мною более суровым тоном, для вашего же добра, могло вам показаться таким странным, потому что я приказывал той, которой я считаю счастьем повиноваться.

Раздаются свистки: мы приближаемся к Галацу.

30 ОКТЯБРЯ. М-р Моррис повел меня в гостиницу, где для нас по нашему заказу были приготовлены комнаты: он один не был занят, так как не говорил ни на одном иностранном языке. Силы были распределены приблизительно так, как было в Варне, кроме того, что лорд Годалминг отправился к вице-консулу. Так как мы очень торопимся, мы надеемся, его титул произведет на чиновников соответствующее впечатление. Джонатан отправился с обоими докторами к агенту пароходства узнать подробности о прибытии «Царицы Екатерины».

ПОЗДНЕЕ. Лорд Годалминг вернулся. Консул в отъезде, а вице-консул болен, так что все было сделано простым письмоводителем. Он был очень любезен и обещал сделать все, что в его власти.

30 ОКТЯБРЯ. В девять часов д-р Ван Хелсинг, д-р Сьюард и я отправились к господам Маккензи и Штейнкопфу, агентам лондонской фирмы «Хепгуд». Они получили телеграмму из Лондона с просьбой оказать нам всевозможные услуги. Они тотчас же повели нас на борт «Царицы Екатерины», стоявшей в гавани на якоре. Тут мы увиделись с капитаном Донельсоном, который рассказал нам, что он еще никогда в жизни не совершал такого удачного рейса.

– Слушайте, – сказал он, – мы даже боялись, что такое счастье нам даром не пройдет. Неудивительно, что мы так скоро прибыли из Лондона в Черное море, раз ветер с тылу, точно сам дьявол, дул в паруса. И за все время мы ровным счетом ничего не видели. Как только мы приближались к какому-нибудь кораблю, порту или мысу, подымался туман, сопровождавший нас, пока мы не проходили мимо них. У Гибралтара нам даже не удалось подать сигнала, и до самых Дарданелл, где нам пришлось ждать пропуска, мы никого не встретили. Сначала я хотел спустить паруса и постоять, пока туман не сойдет, но затем я подумал, что, если сатана решил нас поскорее вогнать в Черное море, он все равно это сделает: ведь если мы раньше придем, от этого владельцам не будет никакого убытка и не повредит также и нашему сообщению, а старый черт, старавшийся из своих личных интересов, был бы только благодарен нам за то, что мы ему не мешали.

Такая смесь простоты и хитрости, предрассудка и коммерческих расчетов расшевелила Ван Хелсинга, и он ответил:

– Мой друг, этот дьявол гораздо умнее, чем кажется, и он знает, когда встречается с достойным соперником.

Капитан остался доволен комплиментом и продолжил:

– Когда мы прошли Босфор, люди стали ворчать: некоторые из них, румыны, пришли ко мне и просили выкинуть за борт тот большой ящик, который какой-то странный господин погрузил на корабль перед самым отходом из Лондона. Сам видел, как они глазели на этого парня и два пальца скрещивали – от злого глаза.

Ну до чего эти иностранцы суеверны! Я их живо осадил, но, когда туман нас снова окутал, я решил, может быть, они и правы, хотя им ничего не сказал. Итак, мы пошли дальше, и, после того как туман простоял целых пять дней, я решил – пусть ветер нас несет куда хочет, все равно против дьявола не пойдешь, он настоит на своем. Как бы там ни было, путь у нас был прекрасный и вода все время глубокая, и два дня тому назад, когда восходящее солнце показалось сквозь туман, мы уже находились на реке против Галаца.

Румыны взбунтовались и потребовали, чтобы я во что бы то ни стало выкинул ящик в реку. Мне пришлось продолжать беседу с гандшпугом в руках, и только когда последний из них поднялся с палубы, держась за голову, тогда мне удалось их убедить, что дурной там или не дурной глаз, а имущество моих владельцев в моих руках, а не в Дунае. Они, подумайте только, чуть не схватили ящик и не выбросили за борт, но так как на нем помечено было «Галац via Варна», я решил выгрузить его в ближайшем порту. Туман не проходил, и мы всю ночь простояли на якоре. Но на следующее утро, до восхода солнца, на борт пришел человек и сказал, что получил из Англии письменное поручение взять ящик, предназначенный графу Дракуле. Ящик, конечно, был готов к его услугам. Он представил все бумаги, и я был рад отделаться от этой проклятой штуки, так как она уже начинала меня беспокоить. Если у дьявола и был какой-нибудь багаж на борту корабля, то это мог быть только тот самый ящик.

– Как звали того господина, который его взял? – спросил Ван Хелсинг.

– Сейчас вам скажу! – ответил капитан.

Он спустился в свою каюту и, вернувшись оттуда, представил расписку: «Эммануил Гильдесгайм, Бурген-штрассе, 16». Убедившись, что он больше ничего не знает, мы его поблагодарили и ушли. Мы застали Гильдесгайма в конторе. Это был старый еврей, с большим горбатым носом, в ермолке. Он руководствовался аргументами особого рода и, немного поторговавшись, сказал нам все, что знал. Знания его были скудны, но очень ценны для нас. Он получил письмо от м-ра де Виля из Лондона с просьбой взять, если можно, еще до восхода солнца, во избежание таможенных неприятностей, ящик с корабля «Царица Екатерина», прибывающего в Галац. Ящик этот он должен был передать некоему Петру Чинскому, который имел дело со словаками, занимающимися сплавом грузов вниз по реке. За труд ему было уплачено английскими кредитными билетами, которые, в свою очередь, были обменены на золото в Дунайском международном банке.