Дракула. Повести о вампирах (сборник) - Стокер Брэм

– Когда отправляется следующий поезд в Галац? – спросил Ван Хелсинг, обращаясь к нам всем.

– Завтра в шесть тридцать утра.

Мы с удивлением переглянулись, так как ответ исходил от миссис Харкер.

– Откуда вы знаете? – спросил Арт.

– Вы забыли… или, быть может, не ведали, хотя Джонатан и д-р Хелсинг должны бы это знать, что я знаток по части расписания поездов. Дома в Эксетере я всегда составляла расписание поездов, чтобы помочь мужу. Я нахожу это настолько полезным, что теперь всегда изучаю расписание тех стран, по которым путешествую. Я знала, что, если нам нужно будет побывать в замке Дракулы, мы поедем через Галац или, во всяком случае, через Бухарест, и я тщательно запоминала поезда. К несчастью, немного пришлось запомнить, так как завтра идет только один поезд.

– Удивительная женщина, – прошептал профессор.

– Нельзя ли нам заказать экстренный? – спросил лорд Годалминг.

Ван Хелсинг покачал головой:

– Нет, думаю, вряд ли. Страна эта не похожа на вашу или мою; если бы мы даже и получили экстренный поезд, он, вероятно, пришел бы позже обыкновенного. К тому же нам надо еще собраться. Мы должны обдумать и организовать нашу погоню. Вы, Артур, ступайте на станцию, возьмите билеты и устройте все, чтобы мы могли ехать завтра. Вы, Джонатан, идите к судовому агенту и достаньте от него письмо к агенту в Галаце с разрешением произвести такой же обыск на корабле, как здесь. Вы, Квинси Моррис, повидайте вице-консула и заручитесь его помощью и помощью его коллеги в Галаце, чтобы он все устроил для облегчения нашего путешествия и нам не пришлось даром терять время на Дунае. Джон останется с мадам Миной и со мной, и мы будем держать совет. Вы можете запоздать, но это не важно, так как, когда зайдет солнце, я буду здесь с мадам Миной, ожидая ответа.

– А я, – сказала миссис Харкер оживленным тоном, более похожим на ее прежнюю манеру, чем ее тон за последнее время, – постараюсь быть всячески полезной, буду думать и писать для вас, как привыкла делать до сих пор. Я чувствую, будто мне что-то помогает, точно спадает какая-то тяжесть, я чувствую себя свободнее, чем была последнее время.

Трое молодых людей просияли в эту минуту, так как по-своему поняли значение ее слов, но Ван Хелсинг и я, повернувшись друг к другу, обменялись серьезными, тревожными взглядами, но ничего не сказали.

Когда трое мужчин ушли исполнять свои поручения, Ван Хелсинг попросил миссис Харкер достать дневник и отобрать для него записи Харкера, сделанные в замке. Она отправилась за ними; когда дверь закрылась, он сказал мне:

– Мы думаем об одном и том же. Говорите.

– Произошла какая-то перемена. Но эта хрупкая надежда, она может обмануть нас.

– Именно так. Знаете, зачем я попросил ее принести рукопись?

– Нет, – ответил я, – впрочем, может быть, чтобы иметь случай переговорить со мной наедине.

– Отчасти вы правы, Джон, но только отчасти. Мне надо вам сказать кое-что. О мой друг, я сильно… страшно… рискую, но считаю это справедливым. В ту самую минуту, когда мадам Мина сказала те слова, что остановили наше внимание, на меня снизошло вдохновение. Во время транса, три дня тому назад, граф послал свой дух, чтобы прочесть ее мысли, или, что вероятнее, заставил ее дух явиться к нему в ящик на корабле, так как он свободен на восходе и закате солнца. Итак, он узнал, что мы здесь, потому что у нее есть больше материала для рассказов, ведь она ведет открытый образ жизни, с видящими глазами и слышащими ушами, а он в ящике-гробу. Теперь он делает величайшее усилие, чтобы скрыться от нас. Теперь она ему не нужна. Благодаря своим обширным познаниям он уверен, что она явится на его призыв, но он гонит ее – ставит ее, насколько для него возможно, вне его власти, чтобы она не могла явиться к нему. Вот тут-то я надеюсь, что наш мужской ум, который так долго был умом взрослого человека и не утратил Божьего милосердия, окажется сильнее, чем его детский мозг, пролежавший целые века в могиле, который не дорос до нашей зрелости и исполняет лишь эгоистическую и, следовательно, ничтожную работу. Вот идет мадам Мина, ни слова при ней о трансе. Она ни о чем не подозревает, а это лишь ошеломит ее и ввергнет в отчаяние как раз сейчас, когда нам нужны ее надежда и смелость, когда нам нужен ее ум, развитой, как ум мужчины, но обладающий преимуществами ума женского. Кроме того, она наделена властью, которую дал ей граф и которую он не может до конца отнять, хотя сам так не считает. Тс-с! Предоставьте мне говорить, и вы поймете мой план. Мы в ужасном положении, Джон. Я боюсь, как никогда не боялся прежде. Мы можем надеяться лишь на милосердие Бога. Молчание. Она идет.

Я думал, что с профессором случится истерика, как было, когда умерла Люси, но огромным усилием воли он овладел собой, и, когда счастливая и радостная миссис Харкер, забыв за делами о своем несчастье, вошла в комнату, профессор выглядел превосходно. Войдя, она подала Ван Хелсингу несколько страниц, отпечатанных на машинке. Он начал сосредоточенно читать их, и лицо его оживлялось по мере чтения. Затем, придерживая страницы указательным и большим пальцем, он сказал:

– Вот вам урок, друзья мои, – и вам, мой многоопытный Джон, и вам, дорогая мадам Мина, не имеющая по молодости такого опыта, – никогда не бойтесь думать! Какая-то неясная мысль часто блуждала у меня в мозгу, но я боялся дать ей окрепнуть. А теперь, обогатив свой ум познаниями, я снова возвращаюсь к тому источнику, где зародилась эта полумысль, и прихожу к заключению, что это вовсе не полумысль, а целая мысль, хотя столь юная, что не может еще пользоваться своими маленькими крылышками. Нет, подобно тому как происходит дело в «Гадком утенке» моего приятеля Ганса Андерсена, это вовсе не утиная мысль, но лебединая, которая гордо поплыла на широко расправленных крыльях, когда пришло время испробовать их. Слушайте, я прочту то, что Джонатан записал здесь:

«Тот, другой, который в более позднем времени снова и снова переправлялся со своим войском за реку на турецкую землю; который, будучи разбит, выступал снова и снова, хотя и возвращался один с кровавого поля битвы, где полегло его воинство, – ибо он знал, что лишь он восторжествует в конце концов!»

Какое мы можем вынести из этого заключение? Вы думаете, никакого? Посмотрим. Детская мысль графа не видит тут ничего, поэтому он и говорит об этом так свободно. Ваша мужская мысль не видит тоже ничего, моя мужская мысль не видит ничего, верьте, не видела до сих пор. Нет! Но вот начинается речь той, которая говорит не думая, потому что она также не знает, что это значит… что это могло бы значить. Это совершенно подобно тем элементам, которые кажутся неподвижными, но это не мешает им совершать свой путь в системе мироздания и доходить до своей цели. Вдруг блеснет свет, раскроется небо, и что-то ослепляет, убивает и уничтожает, и земля открывает свои недра на большие глубины. Разве не так? Вы не понимаете? Хорошо, я объясню. Изучали вы когда-нибудь философию преступления? Да и нет. Вы, Джон, разумеется, так как это изучение безумия. Вы, мадам Мина, вряд ли, потому что преступление далеко от вас… только однажды оно вас коснулось. Все же ваш ум работает правильно и не оспаривает принципа «a particulari ad universale»[22]. Во всяком преступлении есть своя особенность, что совершенно очевидно, и даже полиция, незнакомая с философией, знает это. Преступник всегда работает над одним преступлением, т. е. настоящий преступник, у которого предрасположение к определенному роду преступлений и который не способен на другое преступление. Такой преступник не обладает мозгом зрелого человека. Он умен, хитер и находчив, но что до его мозга, он не мозг зрелого человека. Во многом у него детский мозг. Наш преступник также предрасположен к преступлению, у него также детский мозг, и то, что он сделал, – детская работа. Птичка, рыбка, зверек – все они учатся на своем опыте. Научившись что-то делать, они учатся дальше. «Dos рои sto», – сказал Архимед. «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!» Что-то однажды совершенное становится для детского ума точкой опоры, благодаря которой он взрослеет. Пока ему не нужно нечто новое, он делает так, как делал раньше. О моя дорогая, я вижу, глаза ваши широко открыты, и блеснувший свет показал вам всю глубину, – прервал он ход своих рассуждений, увидев, что м-с Харкер всплеснула руками и глаза у нее заблестели.