Рожденная революцией - Алексей Нагорный

В июне 1941 года Маша получила отпуск и решила съездить к Генке. В одном из последних писем Генка писал, что у него возникли «серьезные жизненные затруднения» и ему «нужен совет людей», которых он «любит и уважает больше всех на свете». Виктора и Коли в Москве в это время не было: они уехали в командировку в Архангельск. МУР арестовал группу воров-гастролеров, следы вели на Север.

Все вопросы, связанные с отъездом, Маше пришлось решать самой. Это было очень нелегко. За билетом Маша простояла в очереди два дня и смогла получить только боковое место, да и то – верхнюю полку. Тяжелый чемодан тоже тащила сама, правда, выручило метро – до Курского вокзала была всего одна остановка. Конечно, Маша могла бы позвонить в МУР, и ей охотно предоставили бы и машину и сотрудника, который помог бы ей и с билетом, и с отъездом, но Маша не позвонила. Она знала, что Коле это наверняка не понравится, а за последние двадцать лет она приучила себя в таких вопросах все мерить Колиным аршином и на все смотреть его глазами.

Путешествие прошло незаметно и спокойно. Маша давно никуда не выезжала, соскучилась по новым впечатлениям и часами не отрывала глаз от окна. На остановках бабы в плюшевых жакетах и цветных платках предлагали первые огурцы и вареных кур, а продавцы в форменных фуражках торговали мороженым в круглых вафлях. Маша купила себе самый большой кружок и, стесняясь попутчиков, с удовольствием слизала его, отвернувшись к окну. Вспомнился Ленинград, дом на улице Чайковского, в котором жили Бушмакин и Маруся. Там, у арки ворот, всегда стоял крикливый продавец мороженого и зазывал прохожих, смачно хлюпая в бидоне подтаявшим месивом. Маша тихо рассмеялась: Генка всегда норовил сэкономить мелочь, которую давали ему каждое утро на завтрак, и после школы приходил счастливый, с заляпанной рубашкой и простуженным горлом. Маша ругала его, а Коля говорил, добродушно посмеиваясь: «Оставь его. У каждого человека должны быть маленькие радости. Иначе жить скучно».

…Поезд пришел рано утром. Маша вытащила на перрон свой тяжелый чемодан и увидела Генку. Рядом с ним стояла девушка лет девятнадцати в старомодно сшитом платье, с тревожным, совсем некрасивым лицом.

«Так вот они, „серьезные жизненные затруднения“, – с внезапно вспыхнувшим раздражением подумала Маша. – Что за несносный, странный парень. А она наверняка уже беременна».

– Мама! – крикнул Генка и бросился навстречу. Он обнял Машу и порывисто, совсем по-детски начал целовать ее в глаза, в щеки, гладить по волосам.

– Мама, – повторял он без конца. – Как хорошо, что ты, наконец, приехала. Если бы ты только знала, как вы с отцом нужны мне сейчас.

– Натворил что-нибудь? – шутливо спросила она и невольно покосилась в сторону девушки. Это было мимолетно и совсем незаметно, но Генка увидел:

– Эх, мама, – сказал он грустно. – А ты ведь даже и не познакомилась еще.

– А почему мы стоим? – покраснела Маша. – Представь же меня.

Это «представь» тоже вырвалось невольно. Маша совсем не хотела подчеркнуть разницу между собой и этой простушкой со сложенными на животе руками, но получилось именно так, и Генка густо покраснел.

– Таня, – сказал он. – Иди сюда.

Девушка подошла, не сводя с Маши настороженного взгляда.

– Здравствуйте, – улыбнулась Маша и протянула ей руку. – Меня зовут Мария Ивановна. А вас?

– Таня, – она осторожно дотронулась до руки Маши и сразу же ее отдернула, словно обожглась. – Я пойду, Гена.

Она произнесла «я пойду» не в форме вопроса, а в форме утверждения, и Маша подумала про себя: «А ты, милочка, с характером». И недавнее безотчетно появившееся раздражение вспыхнуло с новой силой.

– Но, Таня, – Генка беспомощно оглянулся на мать, – мы же приготовили стол. Ты же так старалась. Поедем ко мне. К нам. Посидим, поговорим. Обсудим.

– А чего нам обсуждать? – резким, насмешливым голосом спросила Таня. – Мы, чай, не городские, нам лукавить ни к чему. Не поглянулась я твоей матери. И нечего мне с вами ходить. – Она сверкнула на Машу глазами и, вырвав свою руку из Генкиной, зашагала к выходу.

Генка в растерянности бросился за ней, но натолкнулся на изучающий взгляд Маши и понуро, как побитая собака, вернулся обратно.

– Что ж, Гена, – неопределенно сказала Маша, – начало многообещающее.

– Ты ее совсем не знаешь! – крикнул Генка. – Ну почему вы с отцом всегда такие цельные, такие бескомпромиссные? Все-то вы знаете, все-то вам ясно, никаких сомнений. А я вот ищущий человек! Мне совсем ничего не ясно!

– Тогда осмотрись, подумай… И никогда не прикрывай растерянность слабостью, пустыми словами. Куда мы едем?

– Ко мне. Я тут у одной старушки комнату снимаю. С отдельным входом. – Генка взял чемодан, и они зашагали к вокзальной площади. Подошел старенький автобус голубого цвета. Маша и Генка сели у кабины водителя.

Проехали центр города, застроенный по-купечески крепкими, добротными домами из потемневшего от времени кирпича.

– Вот наш райотдел, – показал Генка.

– Как тебе работается? – спросила Маша. – Отец очень беспокоится о тебе, и я вижу, что не напрасно.

– Да, не напрасно, – с вызовом сказал Генка. – Начальство считает меня хлюпиком и интеллигентом в шляпе. Я шляпу не ношу, но дело не в этом. Конечно, нашей потомственной чекистской семье пережить такое с моей стороны отступничество будет трудно.

– Решил уйти? – коротко бросила Маша и напряглась в ожидании ответа. И в самом деле было очень обидно. Вроде бы все сделали, чтобы Генка вырос убежденным человеком, борцом, а вот – на тебе.

– Решил, – кивнул Генка. – Я не могу сажать людей только потому, что товарищу начальнику нужен процент раскрываемости! Я по каждому делу считаю себя обязанным до сути докопаться, а мне говорят: времени нет! Меня чуть ли не вредителем считают.

– Учись у отца, – пожала плечами Маша. – За двадцать лет совместной жизни я, слава богу, никогда не слыхала от него подобных рассуждений!

– Время было другое, – сказал Генка. – Приехали мы. Пойдем.

Он жил в отдельной половине маленького домика, притаившегося на самой окраине города. Комната была уютная, с низким крашеным потолком, никелированной кроватью, комодом, уставленным фотографиями.

– Как же ты до работы добираешься? – ужаснулась Маша. – Это же страшно далеко!

– Не дальше, чем от Петербургского университета до Песков.

– При чем здесь это? – не поняла Маша.

– Очень просто, – улыбнулся Генка. – Когда Александр Ульянов учился на первом курсе, он каждый день ходил туда и обратно пешком. Крепкий был парень.

Маша молча кивнула. Что ж. Подражать Ульянову не так уж и плохо. Только плохо пока это согласуется у Генки и с работой, и с Таней. Маша обратила внимание, что стол в комнате тщательно накрыт: блестели тарелки, приборы и даже бутылка портвейна. Посредине стола Маша увидела баночку с анчоусами и растроганно взглянула на Генку:

– Спасибо, сынок. Не забыл?

– Ты любишь анчоусы и голубой цвет, – сказал Генка и грустно добавил: – Нехорошо получилось с Таней.

– А ты знаешь, почему я люблю голубой цвет? – перебила Маша. Ей не хотелось сейчас говорить о «проблемах». – Я его оттого люблю, что весной шестнадцатого года к нам в Смольный приехала императрица Александра. На ней была Андреевская голубая лента. Изумительный переливчатый муар.

– Вот этот Смольный и не дает тебе понять Таню, – угрюмо сказал Генка. – Конечно, ты – благородная девица! А она? Простая девушка!

– Не смей так говорить! – рассердилась Маша. – Это неправда!

Увы! Это была чистая правда. И именно потому, что Маша сразу же и честно себе в этом призналась, – ей стало совсем обидно. В самом деле, какая-то провинциальная девчонка не просто претендует на ее сына, а нахально претендует! Смеет не замечать разницы!

«А какой, собственно, разницы? – вдруг подумала Маша. – Кто такой Генка? Сын крестьянина. А кто такой Коля? Тоже крестьянин и сын крестьянина. И зачем она спустя столько лет снова начинает ворошить безвозвратно погребенное прошлое с его портиками, колоннадами, гербами и муаровыми лентами? Глупо. Ах, как все это глупо».

– Ты любишь ее? – спросила Маша.

– Да, – сказал Генка. – Очень люблю.

– Ну и люби, – Маша разворошила ему шевелюру. – Я постараюсь ее понять. И полюбить. И хватит об этом.

– Нет, – Генка покачал головой. – К сожалению, это еще не все. Ее отец тоже против.

– Почему? Чем ты ему не понравился?

– Должностью, – хмуро сообщил Генка. – Он говорит: «Нам в семью легашей не надоть».

– Этого еще не хватало, – ахнула Маша. – Да кто он такой?

– Железнодорожный обходчик. А в прошлом – приказчик.

– Господи… приказчик. – Маша даже всплеснула руками. – Если ты женишься, тебя выгонят со службы. Он же контрик явный, ее отец!