Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Он прошел поворот шоссе и увидел собаку — рыжеватого ирландского сеттера. При виде Стю пес радостно залаял и бросился вверх по дороге, клацая когтями по асфальту и бешено виляя хвостом. Он подпрыгнул и уперся передними лапами в живот Стю с такой силой, что заставил того сделать шаг назад.

— Здорово, малый, — ухмыльнулся Стю.

Пес залился радостным лаем при звуке его голоса и снова подпрыгнул.

— Коджак! — раздался строгий голос, и Стю, вздрогнув, оглянулся. — Отстань! Оставь человека в покое! Ты измажешь ему всю рубашку! Глупая собака!

Коджак снова встал на все четыре лапы и обошел Стю вокруг, поджав хвост. Однако хвост продолжал радостно подергиваться, и Стю решил, что собачьего артиста из этого пса не получится.

Теперь Стю заметил владельца голоса и, похоже, Коджака. Мужчину лет шестидесяти, в потрепанном свитере, старых серых штанах и… берете. Тот сидел на вертящемся стуле и держал в руке палитру с красками. Перед ним стоял мольберт с натянутым холстом.

Он встал, положил палитру на вертящийся стул (Стю расслышал, как он пробормотал себе под нос: «Не забыть бы про нее и не сесть на краски») и пошел к Стю, протягивая руку. Его пушистые седеющие волосы, выбивающиеся из-под берета, слегка развевал слабый ласковый ветерок.

— Надеюсь, вы не станете выкидывать дурацкие фокусы с этим ружьем, сэр. Глен Бейтман, к вашим услугам.

Стю сделал шаг вперед и пожал протянутую руку (Коджак опять разыгрался и стал скакать вокруг Стю, но не отваживался вновь прыгнуть на него).

— Стюарт Редман. Не беспокойтесь о ружье. Я еще не повстречал таких людей, чтобы мне захотелось стрелять в них. По правде говоря, я пока никого и не встретил, кроме вас.

— Вы любите икру?

— Никогда не ел.

— Тогда пришла пора попробовать. А если она вам не понравится, тут полно всякой всячины. Коджак, не прыгай. Знаю, ты уже хочешь снова приняться за свои безумные скачки — вижу тебя насквозь, но нужно сдерживать себя. Никогда не забывай, Коджак: контроль над собой — вот что отличает высших существ от низших. Контроль!

Вняв лучшему в себе, к чему, собственно, и была адресована эта речь, Коджак присел на задние лапы и тяжело задышал. Его собачья морда растянулась в широкой ухмылке. Стю по своему опыту знал, что усмехающаяся собака — или кусачая, или чертовски добродушная. А эта не была похожа на кусачую.

— Приглашаю вас на ленч, — сказал Бейтман. — Вы — первое человеческое существо, которое я встретил за последнюю неделю. Останетесь?

— С удовольствием.

— Вы — южанин, верно?

— Восточный Техас.

— А, востокчанин. Промашка вышла. — Бейтман хихикнул над собственной остротой и снова повернулся к своей картине — посредственной акварели с изображением леса на противоположной стороне шоссе.

— На вашем месте я не стал бы садиться на этот стул, — сказал Стю.

— Ах ты черт! Вообще никогда, верно? — Он сменил курс и направился к краю маленькой полянки. Стю приметил оранжево-белую дверцу морозильника, стоявшего в тени и накрытого сверху чем-то похожим на сложенную белую скатерть для пикника. Когда Бейтман снял ее, Стю разглядел, что это и на самом деле была скатерть.

— Когда-то принадлежала общине баптистской церкви в Вудсвилле, — сообщил Бейтман. — Я позаимствовал ее. Не думаю, что баптисты станут скучать по ней. Они все возвратились домой, к Иисусу. По крайней мере все баптисты Вудсвилла. Теперь они могут причащаться лично. Хотя я допускаю, что рай покажется баптистам весьма унылым местечком, если только тамошняя администрация не снабдит их телевидением — или, может, там, наверху, это называется раевидением, — чтобы они могли смотреть Джерри Фолуэлла и Джека ван Импа. Нам же здесь вместо этого осталось лишь старое языческое поклонение природе. Коджак, не наступай на скатерть. Контроль, никогда не забывай об этом, Коджак. Что бы ты ни делал, следи за собой. Не перейти ли нам через дорогу, чтобы умыться, мистер Редман?

— Зовите меня Стю.

— Ладно, так и буду.

Они спустились с насыпи шоссе и умылись холодной чистой водой. Стю почувствовал себя счастливым. Встретить именно этого человека именно в это время казалось чем-то совершенно закономерным и правильным. Коджак лакал воду ниже по ручью, а потом с радостным лаем кинулся в лес. Он вспугнул лесного фазана; Стю глянул, как тот сорвался с куста, и с некоторым удивлением подумал, что, может быть, все будет в порядке, все как-нибудь да образуется.

Ему не очень понравилась икра — по вкусу она напоминала холодное рыбное желе, но у Бейтмана еще имелись две банки сардин, пепперони, салями, немного мягковатых яблок и большая коробка киблерских фиг. Фиги — чудесное средство для кишечника, сказал Бейтман. Кишечник совершенно не беспокоил Стю с тех пор, как он выбрался из Стовингтона и пошел пешком, но тем не менее ему очень понравились фиги, и он съел не меньше полдюжины. Что не помешало ему отведать как следует и всего остального.

За едой Бейтман рассказал Стю, что он работал профессором социологии в Общественном колледже Вудсвилла. Вудсвилл, по его словам, был маленьким городком (знаменитым своим общественным колледжем и четырьмя бензоколонками, как он сообщил Стю), находящимся милях в шести вниз по шоссе. Его жена умерла десять лет назад. Детей у них не было. Большинство коллег его недолюбливали, и он платил им полной взаимностью. «Они считали меня психом, — заметил он, — и высокая вероятность того, что они были правы, тем не менее не могла улучшить наши отношения». Эпидемию супергриппа он, по собственному признанию, воспринял довольно спокойно, потому что на-конец-то получил возможность уйти на пенсию и целиком отдаться рисованию, о чем всегда мечтал.

Разрезая десерт — сырный пирог — и вручая Стю его половину на бумажной тарелке, он сказал:

— Я отвратительный художник, просто кошмарный. Но я просто говорю себе, что в этот июль никто на свете не рисует пейзажи лучше, чем Глендон Пекуод Бейтман, ВА,[5] МА,[6] MFA.[7] Дешевый способ самоутверждения, но зато мой собственный.

— Коджак и раньше был вашей собакой?

— Нет… Это было бы уж совсем поразительным совпадением, верно? Я полагаю, Коджак принадлежал кому-то из горожан. Я видел его несколько раз раньше, но, поскольку не знал, как его зовут, взял на себя смелость перекрестить его. Кажется, он не возражает. Простите, Стю, я на минутку отлучусь.

Он рысью устремился через дорогу, и Стю услыхал, как он зашлепал по воде. Вскоре он вернулся с закатанными до колен штанами. В каждой руке он нес упаковку из шести банок пива «Наррагансетт».

— Это следовало подать к еде. Моя оплошность.

— Оно ничуть не хуже и после еды, — сказал Стю, вытаскивая банку из упаковки. — Спасибо.

Они потянули за жестяные колечки, и Бейтман поднял свою банку.

— За нас, Стю. Чтобы у нас были счастливые денечки, хорошее настроение и поменьше болели поясницы.

— Аминь.

Они чокнулись банками и выпили. Стю подумал, что никогда еще глоток пива не казался ему таким вкусным и, наверное, уже никогда больше не покажется.

— Вы — человек немногословный, — сказал Бейтман. — Надеюсь, вам не кажется, что я пляшу, так сказать, на могиле всего мира.

— Нет, — ответил Стю.

— Я всегда имел предубеждения против этого мира, — сказал Бейтман, — и признаюсь в этом открыто. В последнюю четверть двадцатого века этот мир — во всяком случае, на мой взгляд — обрел всю прелесть восьмидесятилетнего старика, умирающего от рака прямой кишки. Говорят, какой-нибудь недуг неизменно охватывал весь западный мир на исходе каждого века. Мы вечно рядились в страдальческие одежды и бродили повсюду, плача: «Горе тебе, о Иерусалим»… или Кливленд в данном случае. Бубонная чума — черная смерть — казнила каждого десятого в Европе в конце четырнадцатого. Пляска Святого Витта буйствовала в конце пятнадцатого столетия. Коклюшный кашель — в конце семнадцатого, а первый всплеск гриппа был замечен в конце девятнадцатого. Мы так привыкли к мысли о гриппе — он кажется нам обычной простудой, не так ли? — что уже никто, кроме историков, не помнит, что сто лет назад его просто не существовало. В последние три десятилетия каждого века непременно появлялись разные религиозные маньяки с фактами и цифрами, свидетельствующими о том, что наконец-то близится армагеддон. Такие люди, конечно, есть всегда, но в конце века их вопли становятся особенно истеричными, и… большое число людей принимает их всерьез. Рождаются монстры. Гунн Аттила, Чингисхан, Джек Потрошитель, Лиззи Борден. Если хотите, Чарльз Мансон, Ричард Спек и Тед Банди — в наши времена Некоторые мои коллеги с еще большими причудами, чем у меня, полагают, что западному миру время от времени нужно слабительное, то есть очищение, и происходит это в конце каждого столетия для того, чтобы он мог встретить новый век чистым и полным оптимизма. А в данном случае нам поставили суперклизму, и если задуматься, то в этом есть резон. Ведь, в конце концов, мы не просто вступаем в новый век. Мы подходим к новому тысячелетию.