Противостояние.Том I - Стивен Кинг

— Будет хуже, если ты свалишься оттуда и переломаешь себе кости. — От жары у нее разболелась голова, а кола, выпитая за ленчем, тошнотворно плескалась и булькала в животе. — Ты же можешь разбиться насмерть.

— Я не упаду, — нервно сказал Гарольд. Он взглянул на нее и добавил: — Фрэн, ты выглядишь больной.

— Это от жары, — вяло пробормотала она.

— Тогда, ради Бога, спускайся вниз. Приляг под деревом. И понаблюдай, как человек-муха делает смертельный трюк на отвесном скате крыши сарая Мозеса Ричардсона.

— Не шути. По-моему, это глупо. И опасно.

— Да, но я буду чувствовать себя лучше, если доведу это до конца. Иди, Фрэн.

«Ага, — подумала она, — он старается для меня».

Он стоял там, потный, испуганный, со старыми паутинками, приставшими к его голым, обгоревшим плечам. Над поясом его тесных джинсов нависал живот. Гарольд был полон решимости не отступать и сделать все по правилам.

Она привстала на цыпочки и легонько поцеловала его в губы.

— Будь осторожен, — сказала она и торопливо спустилась вниз по лестнице с плещущейся в желудке — вверх-вниз, вверх-вниз, у-у-у-ух — колой; спустилась быстро, но не настолько, чтобы не заметить ошеломленное, счастливое выражение его глаз. По сколоченным гвоздями перекладинам, ведущим с сеновала на покрытый соломой пол сарая, она спустилась еще быстрее, так как чувствовала, что ее сейчас вырвет, и хотя она-то знала, что виной тому жара, кола и беременность, но что бы подумал Гарольд, если бы услышал? Поэтому она хотела поскорее выбраться наружу, откуда бы он ничего не услышал. И ей это удалось. Как раз вовремя.

Гарольд спустился вниз без четверти четыре, обгорелый теперь уже докрасна. Его руки были заляпаны белой краской. Пока он работал, Фрэн беспокойно дремала под вязом во дворике Ричардсона, так и не сумев как следует заснуть, все время ожидая треска ломающихся дранок и отчаянного крика бедного толстого Гарольда, падающего с девяностофутовой высоты с крыши сарая на жесткую землю. Но этого так и не произошло, слава Богу, и теперь он гордо стоял перед ней — с зелеными ногами, белыми руками и красными плечами.

— Зачем тебе понадобилось тащить краску вниз? — с любопытством спросила она.

— Мне не хотелось оставлять ее там, наверху. А вдруг бы она растеклась по крыше и залила нашу надпись, — ответил он, и она снова подумала, как же он стремится ничего не упустить. В этом было что-то слегка пугающее.

Они оба поглядели вверх, на крышу сарая. Свежая краска ярко блестела, выделяясь на фоне выцветших зеленых Досок, и слова, написанные там, напомнили Фрэн надписи, которые иногда можно встретить на крышах сараев в южных штатах: ИИСУС, СПАСИ или СМЕРТЬ КРАСНОКОЖИМ. Надпись Гарольда гласила:

УЕХАЛИ В СТОВИНГГОН

В ЦЕНТР ПО ИЗУЧЕНИЮ ЧУМЫ

ПО ШОССЕ 1 ДО УЭЛСА

ПО РЕГИОНАЛЬНОМУ 95 ДО ПОРТЛЕНДА

ПО ШОССЕ 302 ДО БЭРРА

ПО РЕГИОНАЛЬНОМУ 89 ДО СТОВИНГТОНА.

ВЫЕХАЛИ ИЗ ОГАНКУИТА 2 ИЮЛЯ, 1990.

ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛОДЕР

ФРЭНСИС ГОЛДСМИТ

— Я не знал твоего второго имени, — извиняющимся тоном произнес Гарольд.

— Здорово получилось, — сказала Фрэнни, глядя на надпись. Первая строчка была написана под чердачным окном, последняя — с ее именем — прямо над желобком для стока дождевой воды. — Как тебе удалась последняя строка?

— Это было нетрудно, — застенчиво сказал он. — Мне пришлось лишь немного поболтать в воздухе ногами, только и всего.

— О Гарольд, почему ты не мог написать лишь свое имя?

— Потому что мы — одна команда, — сказал он и поглядел на нее с некоторой опаской, — разве не так?

— Наверное, так… пока ты не сорвешься откуда-нибудь и не убьешься насмерть. Ты голоден?

Он просиял:

— Как медведь.

— Тогда пойдем перекусим. И я намажу твои ожоги детским кремом. Тебе придется надеть рубашку, Гарольд. Сегодня ночью ты вряд ли заснешь.

— Отлично засну, — сказал он и улыбнулся ей. Фрэнни улыбнулась в ответ. Они поужинали консервами и растворимым соком (его сделала Фрэнни, не забыв положить туда сахар), а позже, когда стало темнеть, Гарольд пришел к дому Фрэн, таща что-то под мышкой.

— Это принадлежало Эми, — сказал он. — Я нашел его на чердаке. По-моему, мама и отец подарили ей его, когда она закончила восьмой класс. Я даже не знаю, работает ли он, но я взял в магазине несколько батареек. — И он похлопал себя по оттопыривавшимся карманам.

Это был портативный фонограф в пластиковом корпусе, придуманный специально для тринадцати-четырнадцатилетних девчонок, чтобы они могли брать его с собой на пляж или пикничок на лужайке. Такие фонографы хранили в своей памяти сорок пять песен из репертуара «Озмондз», Лейфа Гарретта, Джона Траволты, Шона Кассиди. Она неотрывно смотрела на него и чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

— Что ж, — сказала она, — давай проверим, работает ли он.

Фонограф работал. И без малого четыре часа они просидели на разных краях дивана перед стоявшим на кофейном столике фонографом. Лица их светились тихой грустью, когда они зачарованно слушали, как музыка мертвого мира заполняет летнюю ночь.

Глава 37

Поначалу Стю принял этот звук как должное, он был совершенно естественным для ясного летнего утра. Стю только что миновал городок Саут-Райгит, штат Нью-Хэмпшир, и теперь дорога пролегала по чудной местности, поросшей вязами; сквозь их листву солнце пробивалось на дорогу веселой россыпью ярких дрожащих монеток. По обеим сторонам шоссе рос густой кустарник: яркий сумах, серо-голубой можжевельник и еще полным-полно других кустов, названий которых он просто не знал. Их обилие все еще поражало его глаз, привыкший к скудному ландшафту Восточного Техаса, где придорожная растительность и близко не баловала подобным разнообразием. Слева то выныривала, то пряталась в зарослях древняя каменная стена, а справа весело журчал ручеек. То и дело в кустах шевелились маленькие зверьки (вчера же он буквально остолбенел при виде крупной оленихи, стоявшей на белой разделительной линии шоссе 302 и принюхивавшейся к утреннему воздуху), раздавались хриплые крики птиц. И на всем этом фоне лай собаки звучал как самая обычная и естественная вещь на свете.

Он прошагал почти милю, прежде чем ему пришло в голову, что собака, судя по звуку, лающая уже ближе, могла оказаться не такой уж обычной. С тех пор как он выбрался из Стовингтона, ему встречалось великое множество дохлых собак, но ни одной живой. Что ж, подумал он, грипп убил большинство, но не всех людей. Стало быть, он точно так же убил большинство, но не всех собак. А эта, наверное, теперь здорово боится людей. Почуяв его, она скорее всего заползет обратно в кусты и станет истерически облаивать его, пока он не уберется с ее территории.

Стю поправил лямки своего рюкзака и получше свернул подложенные под каждую из них носовые платки. За три дня ходьбы с его ботинок «Джорджиа Джайентс» слетел весь лоск новизны. На голове у него была легкомысленная красная фетровая шляпа с широкими полями, а за плечами висел армейский карабин. Он сомневался, что нарвется на мародеров, но все же в голове крутилась смутная мысль, что неплохо иметь при себе ружье. Может быть, посчастливится разжиться свежим мясом. Правда, вчера он повстречал свежее мясо, причем разгуливавшее на собственных ногах, но был слишком поражен и восхищен этим зрелищем, чтобы даже подумать о выстреле.

Устроив рюкзак поудобнее, он двинулся дальше. Собачий лай раздавался уже совсем близко, словно пес был за ближайшим поворотом. «Может, я все-таки увижу его», — предположил Стю.

Он выбрал путь на восток по 302-му шоссе, поскольку полагал, что рано или поздно оно выведет его к океану. Он заключил с собой своего рода сделку: «Когда я доберусь до океана, я решу, что делать дальше. А до того я вообще не стану думать о будущем». Его пешая прогулка — он шел уже четвертый день — сделалась чем-то вроде оздоровительной процедуры. Он размышлял о том, как бы раздобыть десятискоростной велосипед или мотоцикл, на котором он смог бы пробираться сквозь возможные завалы на дорогах, но вместо этого решил идти пешком. Он всегда обожал ходьбу, и все его тело молило о физической нагрузке. До побега из Стовингтона он просидел взаперти около двух недель и теперь чувствовал себя явно не в форме. Он полагал, что через некоторое время такое медленное продвижение станет раздражать его, и он достанет велосипед или мотоцикл, но сейчас ему хотелось просто идти на восток по этой дороге, разглядывая все, что заблагорассудится, делая привалы, когда пожелается, и ложась подремать в полдень — самое жаркое время дня. Это шло ему на пользу. Мало-помалу безумные метания в поисках выхода тускнели в его памяти, превращаясь из жуткого кошмара, от которого кожа покрывалась холодным потом, в нечто уже прошедшее. Труднее всего было стряхнуть с себя воспоминания об ощущении, что его кто-то преследует. В первые две ночи пути ему все время снилась последняя схватка с Элдером, когда тот явился выполнить данный ему приказ. В этих снах Стю каждый раз запаздывал со стулом. Элдер уворачивался от удара, нажимал спусковой крючок своего пистолета, и Стю чувствовал тяжелый, хотя и безболезненный удар в грудь начиненной свинцом боксерской перчатки. Сон повторялся снова и снова, пока он не просыпался утром весь разбитый, хотя даже не замечал этого, радуясь, что жив. В последнюю ночь кошмаров не было. Он надеялся, что ходьба понемногу выведет эту отраву из организма, и тогда он сумеет лучше обдумать планы на будущее, независимо от того, доберется он к тому времени до океана или нет.