Лелька и ключ-камень - Юлия Русова

Лелькиной заслуги в этом не было. Серебряный медальон, отцовский подарок, старательно берег свою носительницу от любых бед, в том числе и от тех, что несет юная красота. Лелька выглядела симпатичной, но обычной.

Однако намного более серьезной проблемой с точки зрения Инги Геннадьевны была жадность Ирины. Нет, в чем-то это было неплохо. Четверть всего, что Ирина получала от развешенных где можно и где нельзя крадников, уходило Инге. Только вот крадников было столько, что аура девчонки трещала по швам. По замыслу Инги, главную задачу Ирина должна была выполнять через год, но было ясно — год она не протянет. Или станет овощем, или просто умрет. Пришлось менять планы, спешить, форсировать подготовку, а делать это Инга не любила. Однако, за неимением принца берем коня, так что в ближайшее время придется ехать в город.

— Хорошо бы с тем симпатичным немчиком прокатиться, — мысленно облизнулась ведьма.

Надолго привязать этого мужчину она бы сейчас не смогла, но очаровать, заморочить на пару дней — вполне. Практика показывала, что такие проказы всегда окупались. Либо объект дарил подарки по доброй воле, либо тоже дарил, но после обещания продемонстрировать кое-какие его секреты жене. Впрочем, сейчас Инге было не до того.

— Ира, приготовься, в ближайшее время поедем в город. Родителям скажешь, что я тебя беру, чтобы познакомить с коллегой из пединститута и обсудить твое поступление.

— Это правда?

— Правда, но не вся. Остальное узнаешь в городе.

На деревню надвигалась холодная сентябрьская ночь. Влажный туманный сумрак неспешно подъедал последние солнечные лучи, прятал избы, оседал каплями на траве и медленно уползал в лес. На болоте, вокруг большого выворотня, началось осторожное движение. Мужики занимали заранее выбранные места, охватывая площадку полукругом, чтобы никто не мог пройти незамеченным ни к выворотню, ни от него.

Андреаса заткнули куда-то за дальние кусты, а на его попытки протестовать внятно объяснили, что его дело — не мешать, а продолжит суетиться — свяжут и упакуют в спальник со всем вежеством. Даже на туристический коврик положат, чтобы не простудился. Осознав, что это не угроза, а реальная перспектива, он счел за лучшее смириться и остаться, где велено. Его было не видно со стороны болота, сам же он все видел отлично. Однако было очевидно, что сделать он не сможет ничего, его точка располагалась слишком далеко от предполагаемого места событий.

Было тихо. В этом неприветливом месте не пели птицы, не жужжали насекомые, только с негромким хлюпаньем лопались на поверхности болота пузыри. Женская фигура, ведущая за руку мальчика, появилась из ниоткуда, словно соткалась из ночного сумрака.

Рик шел с тетей, которая снова стала доброй. Она пришла, когда он совсем устал плакать, помыла его водой из бутылки и помогла надеть сухие штанишки. Они были старые и некрасивые, но в них было намного лучше, чем в грязном памперсе. Еще она дала ему покушать пюре из баночек. Рик ел такое, когда был маленьким, а теперь он большой, но он сильно проголодался и не стал капризничать. А потом тетя сказала что-то непонятное. Он понял только «хаузе» и решил, что она отведет его домой. Так что он не стал плакать и пошел своими ножками.

Она взяла его за руку, и они пошли, но пришли отчего-то не домой, а в нехорошее место, где было темно и холодно. Рик хотел спросить, когда они пойдут домой, но тетя взяла его на руки и что-то запела, и в одной руке у нее был ножик. Ножик был красивый, немного похожий на те, что висели у дедушки на ковре в кабинете. Рик однажды туда забрался, потрогал один из ножиков и сильно порезался. Дед потом очень сердился.

Люди, сидевшие в засаде вокруг выворотня, приготовились к задержанию, но ничего не успели. Женщина, державшая мальчика, стояла на самом краю болота. Еще шаг — и они рухнут в чарусью. Старший группы рассудил, что долго она там не простоит, отойдет хоть на пару шагов. И тут тетка запела. У этой песни не было мелодии, да и не факт, что это можно было назвать песней. Звуки, похожие на горловое пение, складывались в слова:

«Вода болотная, вода разлитая,

Прими тело детское, жизнь непрожитую.

Отпусти тобой взятое на малый часок,

Пусть ко мне выйдет родимый сынок.»

Андреас видел, как поверхность болота вспучилась, выпуская из глубин жуткую тварь. Будучи подростком, он зачитывался Лавкрафтом, и сейчас мелькнула мысль, что именно так выглядел бы Ктулху, будь у него в предках лягушки. А потом ночь взорвалась. Как в замедленной съемке прыгнул к женщине, держащей его сына, Игорь Сергеевич. Травник-проводник метнул в поднимавшуюся тварь какой-то горшок. Горшок разбился в полете, рассыпав отсвечивающий красным порошок. Тварь, на которую попал порошок, завыла и стала погружаться назад в болото, но было непоправимо поздно.

Старший группы не успевал, женщина занесла нож над кричащим Риком, удерживая ребенка над поверхностью чарусьи. И тут Андреас не поверил своим глазам: покореженный куст, непонятно как выросший у самого выворотня, отрастив ветку, цапнул ребенка за одежду, выдернув его из рук похитительницы. Вторая же ветка подбила женщину под коленки, и та, не удержавшись на краю, рухнула в болото, едва не прихватив с собой полицейского. Замедленная съемка отключилась, кто-то включил звук, и Андреас кинулся к Олегу, успевшему перехватить Рика у странного куста. Женщина исчезла, арестовывать было некого. Над чарусьей вспух огромный пузырь и опал, выкинув на кочку еще два детских тела, о которых до этого никто и не знал.

— Вот и еще нашлись потеряшки, — сказал кто-то. И тот же голос добавил — Пацан-то в рубашке родился. Не зацепись одежка за куст, отправился бы в болото вместе с этой психопаткой.

Андреас держал на руках своего мальчика, живого, пусть и сильно напуганного.

— Мы вернемся в город? Можно? — спросил он у старшего группы.

— Да, возвращайтесь. Только из города не уезжайте. Надо показания у вас взять, порядок такой.

Андреасв тот момент был согласен на показания, причитания и даже ритуальные танцы. Так что только молча кивнул, а когда Олег отозвал его в сторону, покорно пошел за ним, не спуская сына с рук.

— Андреас, ты сегодня видел разное, так что надеюсь, выслушаешь меня