Цивилизация труда: заметки социального теоретика - Татьяна Юрьевна Сидорина

и напряженность жизни разобщают людей, общество становится все более фрагментированным. Но и труд, занимающий большую часть времени и организующий жизнь человека, перестает выполнять смыслоформирующие функции.

Однако человек должен искать и находить смысл жизни, без этого жизнь пуста. Но как в условиях страшнейшей жизненной фрустрации обрести верные жизненные ориентиры, когда, казалось бы, самые фундаментальные основы (и труд в том числе) подвергаются испытаниям и не выдерживают их?

В продолжение разговора о перипетиях поиска решения вопроса о «смысле жизни» в рамках психоанализа обратимся к работе еще одного видного представителя этого направления в философии и психологии Эриха Фромма «Человек для себя» (1947). Согласно Фромму, «человек может реагировать на исторические противоречия, устраняя их своей собственной деятельностью, но он не может устранить экзистенциальные противоречия, притом что он может реагировать на них по-разному. Он может умиротворять свой ум утешительными и примирительными идеологиями. Он может пытаться бежать от своего внутреннего беспокойства, погружаясь без остатка в удовольствия или дела. Он может пытаться отменить свою свободу и превратить себя в инструмент внешних сил, топя в них свое «я». Но он остается неудовлетворенным, тревожным и беспокойным. Есть только одно решение проблемы: посмотреть в лицо истине, осознать свое полное одиночество и предоставленность самому себе во вселенной, безразличной к судьбе человека, признать, что вне человека нет силы, способной за него разрешить его проблемы. Человек должен принять на себя ответственность за самого себя и признать, что только собственными силами он может придать смысл своей жизни. Но смысл не означает успокоенности: более того, тяга к успокоенности препятствует поиску смысла. Неуспокоенность является тем самым условием, которое побуждает человека раскрывать свои силы. Если он посмотрит в лицо истине без паники, то поймет, что в жизни нет иного смысла, кроме того, какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя плодотворно; и только постоянная включенность, активность и настойчивость могут уберечь нас от неудачи в единственной стоящей перед нами задаче – задаче полного развития наших сил в пределах, заданных законами нашего существования. Человек никогда не перестанет озадачиваться, хотеть знать и ставить новые вопросы. Только если он осознает человеческую ситуацию, дихотомии, присущие его существованию, и свою способность раскрыть свои силы, он будет в состоянии успешно решить эту свою задачу: быть самим собой и для себя, и достичь счастья путем полной реализации дара, составляющего его особенность, – дара разума, любви и плодотворного труда»649.

Итак, человек должен жить, раскрывая свои возможности, реализуя себя, т. е. жить плодотворно. Это придает жизни осмысленность. Человек приходит в мир, чтобы раскрыть себя, творить и обогатить мир.

В современном мире повседневный труд утратил свои творческие стороны. Техника стала эталоном культуры и жизни. Жизнь подчинилась технике, утрачивая творческую составляющую. Жизнь и труд уподобились механизму, который действует, но не творит. Человек уже не любит свою работу, он действует по необходимости, которая закабаляет его, лишает свободы. Фромм видит разрешение этого противоречия в любви. Он приводит притчу, в которой Бог объясняет Ионе, что «сущность любви – “трудиться” ради чего-нибудь и “взрастить” что-нибудь, что любовь и труд нераздельны. Человек любит то, ради чего он трудится, и человек трудится ради того, что он любит»650.

Х. Арендт: жить, производя себя и новую жизнь

Вслед за Марксом Х. Арендт высказывает суждение, что смысл жизни заключается в производстве жизни, своей и новой. Арендт выделяет два фундаментальным модуса, сформулированные К. Марксом, согласно которым «человеческий жизненный процесс протекает, развертывая свойственную ему плодовитость, а именно к труду и воспроизводству себе подобных»651. Предпосылка, из которой исходит Маркс, заключается в том, что «люди, каждодневно заново создающие свою собственную жизнь, начинают создавать других людей» и что они таким образом обеспечивают “производство жизни, как собственной в труде, так и чужой в порождении”»652.

В этом проявляется характер человеческого бытия, когда производство себя, своей жизни в труде совмещается с производством себе подобных. В этом смысле труд – естественный регулятив жизни. В труде человек производит себя: в этом процессе, как и в производстве новой жизни, осуществляются его предназначение и его плодовитость. Арендт, как и Маркс, использует понятие плодовитости, которое имеет общий корень со словом «плодотворный», и это вполне согласуется с тем, что смысл человеческой жизни заключается в самовыражении, самореализации, плодотворной деятельности. Арендт также говорит о воспроизводстве как о предназначении, как о призвании. Производя себя и новую жизнь, человек сливается с единым процессом воспроизводства в природе. И в этом слиянии, с позиции Х. Арендт, человек обретает счастье653.

З. Бауман: жить, реализуя себя

Зигмунд Бауман ставит вопрос: есть ли жизнь после бессмертия? Он полагает, что жизнь обязана своим значением смерти. Только потому, что мы смертны, мы считаем дни, и каждый из них нам дорог. Точнее, жизнь имеет ценность, а дни – значение, потому что мы, люди, сознаем свою смертность. Мы знаем, что должны умереть, и наша жизнь означает жизнь в направлении смерти654.

«Осознание мимолетности жизни… – пишет британский социолог, – утверждает ценность нашей жизни косвенно, порождая понимание того, что, сколь бы коротка ни была наша жизнь, промежуток времени между рождением и смертью – наш единственный шанс постичь трансцендентное, обрести опору в вечности… Ни одному мгновению, способному оставить свой след в вечности, нельзя позволить пройти незаметно. Мгновения можно либо использовать рационально, либо растратить попусту. Мы считаем дни, и каждый из них нам дорог»655.

З. Бауман утвержает, что для постижения трансцендентного требуются знания, позволяющие превратить мимолетность в длительность, перекинуть мост, соединяющий ограниченность и бесконечность. Осознание нашей смертности приходит само собой, но иное знание – знание трансцендентного – возникает непросто. Ни здравый смысл, ни даже разум не предоставят его автоматически: «Культура предприняла попытку возведения таких мостов скорее в противовес разуму и логике, чем следуя их советам. Мы называем “культурой” как раз тот тип человеческой деятельности, который в конечном счете состоит в превращении неуловимого в осязаемое, связывании конечного с бесконечным, или, иначе, в строительстве мостов, соединяющих смертную жизнь с ценностями, неподвластными разрушающему влиянию времени»656.

Культуре удалось построить много типов «мостов». Одним из наиболее распространенных стало представление о жизни после смерти. И оно не противоречит общепринятому опыту. Мы знаем, что мысли обладают странной возможностью существовать независимо от человека, мы знаем, что они могут приходить из времен, когда тех, кто сегодня обращается к ним, еще не было, и предполагаем, что к ним снова будут возвращаться в те неизвестные времена, когда нынешних мыслителей уже не