Граф Никита Панин - Зинаида Чиркова

Зато Петр Иванович так подготовил свою армию, снабдив ее взрывными минами, что, заложив главную мину против стен крепости, распределив войска самым надежным способом, успел штурмом захватить крепость. Турки еще хотели вести переговоры и даже выслали депутацию, однако Петр Иванович ни на какие переговоры не пошел, и весь гарнизон крепости сдался на милость победителя.

Но Петр Иванович, при всей своей медлительности — армия была послана на слабого противника, а встретилась с ожесточенным сопротивлением, успел в таком деле, которое и до сих пор следует считать наиважнейшим. Он начал переговоры с татарами — отдадутся крымцы под покровительство России и отпадут от Турции — согласен Панин не вести против них боевые действия, нет — считает их своим противником. Многие дипломатические ходы были использованы Петром по совету брата, и в конце концов крымские татары после всяческих уловок и обманов согласились на покровительство России. Один противник был удален…

Бендеры, наконец, пали. Почти двенадцать тысяч турок взяты в плен, захвачено триста сорок восемь орудий и множество боевых и продовольственных припасов. Потери русских войск при этом достигали шести тысяч солдат.

Донесение Петра Ивановича не понравилось Екатерине:

«Сколь он бендерскую мерлогу ни крепку, а ногтей почти больше егерей имел и сколь ни беспримерно свиреп и отчаян был, но великой Екатерины отправленных на него егерей стремление соблюсти достоинство славы оружия ея, со вражденными в них верностью и усердием к своему государю, храбрость с бодростью нашли способ по лестницам перелезть через стены его мерлоги и совершенно сокрушить его челюсти, вследствие чего непростительно согрешил бы я перед моею государынею, если б того не сказал, что приведенные мною на сию охоту ея егеря справедливо достойны высочайшей милости великой Екатерины, в которую дерзаю совокупно с ними и себя повергнуть»…

Не понравилось ей, что и потери войск были большие, и город разрушен.

— Чем столько потерять, лучше было и вовсе его не брать, — бросила она Никите Ивановичу. Но все-таки послала Петру Ивановичу орден святого Георгия первой степени, однако, при очень сухом рескрипте.

Политика, к сожалению, не давала возможности командующим армиями взаимодействовать целенаправленно. Оба: и Румянцев, и Панин были совершенно изолированными друг от друга, на деле же им нужно было взаимодействовать в сложившихся обстоятельствах.

Много напортил брату Панина и Захар Чернышов. Несмотря на то, что оба были женаты на сестрах, Захар чем только мог противодействовал Панину — он считался президентом военной коллегии и хотел, чтобы Петр Иванович вполне подчинялся только ему. А Панину не хотелось унижаться. «Мы всегда покорялись одному лишь государю», — неосторожно высказывался он в письмах к брату.

Кроме того, медлительность и осторожность Панина невыгодно подчеркивалась двором в сравнении с блистательными победами Румянцева. Но там не понимали, что те были достигнуты в чистом поле, где противник был не настолько стоек, а Панину пришлось осаждать хорошо укрепленную крепость.

Петр Иванович обиделся, и справедливо. Но переломить настроение двора в свою пользу было ему не по силам. И он подал прошение об отставке — его давно изнуряла подагра, Мария Родионовна также советовала ему отойти от дел и переехать в Москву, где у нее были свои планы — она, как и в Петербурге, открывала дольгаузы и призревала слабоумных…

Петр Иванович писал брату:

«Ныне отправлена моя реляция об отличившихся подчиненных. Сколь весьма трудно удерживать себя в великодушии, видев оное все попранным ногами, а преодоленным теми людьми, которые всю свою службу ведут на одних коварствах и на вмещениях своих собственных выгод, видов и корысти… Для чего и принужденно последовать вам известному господина Визина сему стиху, что «вселенной творец изволил нас пустить как кукол по столу — иной скачет, иной пляшет, иной смеется, а иной плачет», с тем прибавлением, что иной в своих робостях домогается себя и подобных себе коварно прикрывать знаками храбрости»…

Екатерина отставку приняла. Жалованье Панину сохранилось прежнее, и вся семья отправилась на жительство в Москву…

Реляцию Панина о награждении подчиненных Екатерина оставила без внимания.

Никита Иванович знал все о настроении Екатерины, выдерживал ее туманные упреки и колкости и, только читая письма Марии Родионовны, понимал, с каким стоическим терпением и сочувствием переносит и она немилость к мужу.

Уже осенью, собираясь в Москву, написала она Никите Ивановичу:

«Охотно пользуюсь сим нечаянным случаем к вам, батюшка, любезный граф Никита Иванович, писать и радуюсь, что хотя теперь о Петре Ивановиче могу вас успокоить, сказав, что имею от него письмо от 23-го прошедшего месяца с Нелединским (ординарцем Петра Ивановича, внучатым племянником братьев Паниных, поэтому и государственным деятелем впоследствии), коему он далее ехать не приказал, а велел остаться здесь до его приезда сюда. К вам же он не прежде отправит, как по приезде первого курьера, с которым орден ему послан и сие для того, что ожидает с ним от вас пространного письма, кое вы в первом вашем по взятии Бендер к нему скоро отправить обещали и кое он уже, конечно, получил. Но как сегодня две недели ровно, что от него курьер к вам не приезжает и как сие могло уже вас повергнуть в большое беспокойство, то я сочла за нужное сие вам объяснить, чтоб в прежнее спокойство дух ваш привести, уверив вас, что он совсем здоров, и, по последнему его ко мне письму, вчерашний день он должен быть в Кременчуге. А какие принял он намерения по получению воздаяния за его услуги, сие хотя мне он и сообщил, но как не знаю я, сходно ли сие будет с вашим на то согласием, без коего, надеюсь, он в жизнь свою ничего особливо столь решительного, конечно, не предпримет, и при том, как уже в коротком времени вы от него получите подробное объяснение его последнего предприятия, то я здесь, все сие вставляя, лишь только вам скажу, что в сем случае и во всех без изъятия я везде себя благополучною найду, где только согласная вас обоих честь и спокойствие будут сохранены. Сие же вам ясно изъявляет, что Петр Иванович оставляет службу и что я ожидаю. Лишь узнать, на чем вы оба между собою согласитесь, чтоб быть в самый тот же момент третей с вами в том согласной.

Затем же вам скажу, что сыну моему теперь гораздо лучше, хотя зуб еще не видно, а Катенька и я совсем здоровы.

Посылаю вам 6 платков из ваших любимых, кои мне очень недурны показались. Я жалею лишь, что так нашла их мало. Один остался у меня, чтоб золотом обвесть узор вам к лету.

Сегодня я пишу по вашему в два часа за полночь и насилу уже бумагу вижу.

Простите, батюшка, пребывайте здоровы и благополучны»…

И опять порадовался Никита Иванович за брата — какая же нежная и преданная досталась ему жена, как во всем согласна с ним и умеет стойко переносить все невзгоды и напасти…

Уже по холодам в ноябре, когда задули суровые северные ветры, а Нева угомонилась под толстым слоем блестящего льда, Никита Иванович снова читал проникновенные строки письма Марии Родионовны.

«…Последнее ваше дружеское письмо, любезный граф Никита Иванович, весьма тревожит меня тем, что не знаю, кончатся ли все ваши душевные беспокойства без повреждения драгоценного для меня здоровья. А нерешимость нашего жребия меня, ей-ей, не столько беспокоит и чем бы оный не кончился, я терпеливо все снесу и готова к тому, лишь бы только достигла видеть вас и Петра Ивановича в желаемом здоровьи. Но к величайшему моему несчастью, столько вдруг стряслось к тому препятствий, что до сих пор я не властна была следовать своему стремлению — ехать к Петру Ивановичу в Полтаву. Сперва болезнь сына к тому меня не допускала, а когда оная на время прекратилась, не истребя еще своей причины (потому что ни одного зуба у него от всех к тому его болезней и до сих пор не оказалось), то надо было еще, чтоб пятидневная сряду оттепель намерению моему, чтоб выехать 20-го нынешнего, новое сделала помешательство совершенною распутицей и разступлением рек, по коей, по рассказам всех приезжающих, без величайшего риску никак себя отважить невозможно. Посему я теперь, во всей готовности зимнего экипажу, жду только первого снегу и морозу, чтоб тотчас выехать отсель с тем, что ежели не встречусь дорогой, то ехать до Полтавы к облегчению хотя мало его теперешнего ужасного смущения, в котором все, оттоль приезжающие, с жалостью его оставляют. Катеньку же, как княгиня Александра Ивановна (сестра Никиты Ивановича) не рассудила на так короткое время при выезде моем к себе перевозить, то я ее и с сыном здесь оставляю и с ними генерал-майоршу Вулфову, что со мною приехала из Харькова и кою мне с собою не можно взять в дорогу по причине, что ее муж будет сюда на днях. Для того я беру с собою Катенькину мадам и князя Александр Иваныча Масальского.