Вечно жить захотели, собаки? - Фриц Вёсс

Еще один из старых пруссаков, которые при Гитлере стали чертовской редкостью. Виссе вспоминает слова своего инструктора подполковника Меске: «Настоящего офицера можно отличить от сотен гражданских даже в бане».

Этот майор именно из таких. Он еще раз извиняется перед Виссе.

— Еще три минуты! Мне нужно удостовериться, что ребята получили не слишком много и не обожрались! Теперь, когда настоящий голод только начинается, тут каждый сразу начинает воображать, что не получит всего, что ему причитается! Хотел бы я знать, как долго это будет еще продолжаться.

Виссе собирается встать. От этого майора он не хочет слушать ничего о жалком положении в Сталинграде.

— Не хочу мешать вам, господин майор! Я зашел только на минутку, чтобы установить связь с пехотой на моем огневом участке.

— Нет, нет, оставайтесь! Я рад, что вы пришли. Нам следует ожидать многочисленных вылазок и сильных атак. Русские пытаются захватить ту высоту, что у нас за спиной.

Снаружи слышатся гулкие раскаты гранатометов. Похоже, что это совсем рядом с командным пунктом, и вот начинается концерт. Свистят артиллерийские гранаты, смешиваясь с лающим звуком беспрерывно грохочущих пулеметов. Должно быть, сейчас весь участок роты находится под огнем.

Майор совершенно не обращает внимания на этот шум боя. Он передает разносчикам довольствие для своих трех рот. Судя по количеству бумажных пакетов, в которые упаковано довольствие каждого, численность каждой роты составляет от двадцати до сорока человек. Без слов, надев на плечи рюкзаки, разносчики еды гуськом поднимаются вверх по лестнице к выходу из подвала. В течение нескольких секунд, пока открыта дверь бункера, в подвале раздается такой грохот, словно он находится в самом центре боя.

— Ничего особенного! — комментирует майор. — Это в моей второй роте, за углом, левая сторона улицы. Ночью Иваны не придут! — Майор смотрит на Куновски и унтер-офицера и вынимает из кармана пачку папирос. — Не хотите ли сигаретку? — Оба сразу понимают, прикуривают и выходят из подвала.

— Давайте лучше не будем портить здесь воздух! — Куновски ухмыляется.

Когда майор и Виссе остаются одни, он сильно выдыхает воздух, выпускает монокль из глазницы и ловит его правой рукой. Его лицо и взгляд вдруг становятся усталыми. Его движения, когда он кладет открытую пачку на стол, нагибается за бутылкой водки и ставит два стакана, тоже становятся утомленными.

— Пожалуйста, угощайтесь! Все трофеи. Все делятся поровну. Но только не стоит лить слишком много шнапса в пустые желудки. От этого сразу теряешь рассудок, и это сразу же отражается на печени. А какой новый пароль? — хочет узнать майор.

— Не знаю, господин майор!

— Так, хм, не знаете?! А то, что приближается эсэсовская армия, которая должна нас деблокировать? Ничего не слышали об этом?

Виссе пожимает плечами.

— Ну да, немножко далековато, а?

— Я в это не верю, господин майор!

— Так что, верить в это не стоит?

— Я без иллюзий, господин майор! Но что я точно знаю и что абсолютно точно, так это то, что наш Западный фронт находится от нас на расстоянии двухсот километров!

— То есть, надежды у нас нет?

— На деблокирование — нет!

Майор вдруг раздражается и бьет себя кулаком в грудь.

— Вам я скажу. В плен я не пойду! И в побежденную Германию тоже не вернусь, потому что на этот раз нас настолько прибьют, что мы больше никогда не поднимемся!

— Германия сохранится и выживет, даже если мы проиграем эту войну! — Виссе с улыбкой качает головой.

— Вы так думаете? А я думаю, что через три недели все здесь уже закончится!

Виссе нравится, как держится этот симпатичный офицер. Он смотрит на майора фон Шелленберга.

— Поймите меня правильно, господин майор. Я ценю древних пруссаков, которые не прячутся и не продаются, а просто исполняют свой долг!.. — Он останавливается.

— Продолжайте же, пожалуйста! Могу сразу же дать вам слово, что все останется между нами! — просит его майор.

— Вы, пруссаки, послушны и выполняете все, не спрашивая ни о смысле, ни о цели. Вы мыслите некритично, только в толпе…

— Пусть лошади думают, у них голова больше!..

— Я не останавливаюсь в своей критике и перед большим начальством. Так же, как я могу увлекаться и настоящими и великими делами — именно так же я могу и отрицать что-то и отказаться следовать за преступниками.

Майор зажимает монокль в глазу.

— Вы сказали о преступниках?

— Я сказал о преступниках, господин майор, как мыслящий человек, солдат и германский офицер.

Майор снова выпускает монокль, который падает.

— Как ты считаешь, Паулюс преступник?

— Нет, господин майор, обманщик, как и миллионы других! Но он взваливает на себя огромную вину. И из трусости совершит преступление, если не найдет наконец в себе достаточно мужества, больше не следовать в своей душе ни за кем и ни за чем и поступить как надо пока еще не поздно!

— А вы стали бы исполнять приказы против своей совести?

— Нет, я считаю это бесчестным и скорее покончил бы с собой, чем позволил бы заставить себя! Поймите меня правильно, господин майор, выполнение моего солдатского долга закончится только вместе с концом войны или, может быть, никогда! Но всякое послушание имеет свои границы, когда речь идет о действиях против собственной совести!..

— Существует мораль, которая неизменна для всякого, без исключения!

— Именно это я и имею в виду, господин майор!

— До сих пор я считал это естественным, даже смерть. Считал, что это внутри нас…

— Пруссаки умеют достойно умирать!

— А вы, австрийцы, — хорошо жить!

— Да, мы бойчее, а вы более стойки!

Виссе следующим заступает на пост и потом крепко без сновидений засыпает в подвале батальона связи, как давно уже не спал, пока без десяти минут семь его не растормошил Куновски.

— Господин капитан, русские атакуют!

Снаружи раздается свист, разрыв и грохот. Согнувшись, прыгая через кучи мусора и воронки, они вваливаются на наблюдательный пункт. Дежурный радист, не стреляя, поворачивает пулемет слева направо. Куновски и Виссе через смотровую щель обыскивают местность в поисках противника. Через ледяной, плывущий, серый утренний туман свистят сверкающие полосы, вспыхивают разрывы.

Посреди адского шума раздается гул тяжелых танковых моторов. Призрачными рядами стальные колоссы тянутся, изрыгая огонь, по правой стороне улицы.

Куновски внимательно следит.

— Они уже прошли через бетонные развалины. Ты что, уснул? Там Иваны!

Серая размытая масса красноармейцев, сомкнув ряды, идет прямо на бункер, который они еще не обнаружили в тумане и считают грудой развалин. Не доходя менее десяти метров до смотровой щели, передние вдруг бросаются вперед, хватают автоматы, ручные гранаты.

Они уже не успевают выстрелить и бросить гранаты. Пулеметчик обнаруживает противника одновременно с Куновски: хладнокровно подождал секунду и прицеливается. Всем телом сотрясаясь от отдачи, словно работая отбойным молотком, он косит, пока никто уже не шевелится. Виссе целится в передних, которые почти достигли мертвого угла. Справа мимо них прорвались красноармейцы с танками.

— Они ударят нам в спину или закрепятся у нас в тылу. Тогда мы будем отрезаны! — считает Куновски.

— Нужно выбираться и осмотреться! — приказывает Виссе.

— Если не хотите получить заряд от снайпера, который уже нацелился на бункер, то лучше оставайтесь здесь, господин капитан! — советует Куновски.

Виссе без устали ходит, как зверь в клетке.

Долг заставляет его: он слегка приоткрывает дверь. У него появилось ощущение, что русские стоят на крыше бункера. Наверху никого нет. Он ползет, держа автомат в правой руке, указательный палец на спусковом крючке. Лежа, он осторожно поднимает голову, чтобы осмотреться по сторонам.

Прямо напротив него трое русских впрыгивают в отверстие дома, в подъезд которого выходит бункер. «Они взорвут наш подвал», — пронзает его мысль. Его они еще не заметили.

Он лежит, словно на ладони, держит шею поднятой, и каждый момент ожидает выстрела снайпера. Он хотел бы одним прыжком броситься или скатиться в укрытие. Но там товарищи и перед ними — верная смерть, если он спасует: «Господи, дай мне смелости!» Он заставляет себя не думать о своем теле, приковывает взгляд к подвалу: «Их засыпало! Так вот почему они не пришли в блиндаж и вот почему они не стреляли».

Три красноармейца в меховых куртках — тяжелые, громоздкие фигуры. У одного из них на груди висит автомат, тяжелая ручная граната с короткой ручкой в руке. Второй держит автомат на прицеле, а третий держит карабин повернутым наоборот, руками за ствол. Так они ожидают немца, который с трудом выбирается из-под обломков.

Теперь он протискивает, упираясь обеими руками, туловище через отверстие. Это один из пехотинцев. Неслышно в валенках, трое русских подошли к отверстию совсем близко. Пехотинец еще не заметил их. Наверное, он пытается высвободить ноги и отползти. Но именно когда он собирается поднять голову, один из русских поднимает ружье, чтобы с силой опустить приклад вниз.