Вечно жить захотели, собаки? - Фриц Вёсс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это редкое удовольствие. Благодарим, господин капитан. Такие посетители нам очень нравятся, — говорит за всех штабс-ефрейтор.
Виссе рад. Это товарищи, среди которых ему хорошо.
Через горы развалин, через множество дворов, Куновски снова выводит их на улицу по прорытому ходу.
— Над нами добрых два метра развалин, а под ними бетонные плиты в качестве прокладки. Сам строил. Было бы, конечно, надежнее и безопаснее забраться в подвал дома, а не сидеть здесь, прямо напротив Иванов на перекрестке. Но здесь у меня все хорошо видно на все четыре стороны!
Прямо через полукруглый передний фронт блиндажа проходит горизонтальная, примерно шириной в ладонь, щель, для стереотрубы и бойницы для пулемета, который всегда находится в огневой готовности и около него всегда находится расчет. Вставленная лента свисает с замка, и перед ним на поставленном «на попа» ящике, наблюдая в стереотрубу за местностью, сидит пулеметчик, рядом с ним кучкой лежат готовые ручные гранаты и трофейный «коктейль Молотова». Куновски гордо показывает на русскую танковую пушку, которую они отбили у русских:
— Боеприпасов к ней всюду полно! Вдруг перед противоположным углом дома раздается грохот, и — заработал пулемет.
— Да, народ вежливый, эти Иваны, уже заметили, что у нас гости, и желают, нам приятно провести вечер! Они вон там, во дворе! — с помощью трубы определяет Куновски. — Сейчас будут здесь. Они любопытны! — И вот уже вокруг бьют танковые пушки и несколько пулеметов, направляя свой огонь на смотровую щель. — Нам ничего не будет! — успокаивает Куновски. — Они точно знают, что ничего с нами не сделают. Они просто хотят заставить нас потратить побольше боеприпасов. И нам приходится быть начеку каждую минуту, чтобы кто-нибудь не бросил в смотровую щель гранату или какой-нибудь другой подарочек от всей души. Собственно говоря, это они и пытаются сделать. Только когда они начнут своей тяжелой артиллерией, то нам лучше будет пойти в подвал, потому что «Эмиль» (так называется наш блиндаж) все-таки немного шатается. Но подвал надежен. На него могут падать даже такие тяжелые болванки, которыми они стреляют из-за Волги.
Иваны устраивают еще небольшой спектакль и снова отходят.
— В домах наискосок от нас на верхних этажах сидят русские. Там, в третьем доме от угла, у Иванов третий этаж, а в подвале с позавчерашнего дня у нас в качестве жильцов сидят несколько человек!
— В одном и том же доме, это же невозможно?!
— В Сталинграде возможно все, господин капитан, здесь часто фронт проходит по вертикали снизу вверх, через потолки, стены и этажи, прямо посреди дома. Все настолько перепуталось и настолько изменяется с каждым днем, что никто уже не ориентируется. Здесь у вас клозет, где вы ежедневно по четверть часа проводите в задумчивости и не думаете о том, почему ничего нельзя выдавить из кишок, а на следующий день, когда открываете дверь, там сидит Иван. Со мной такое уже было. Этот русский при этом недурно ругался: «Проклятые немцы, даже посрать спокойно не дадут». Я хорошо знаю русский. «Это мой клозет, собака!» — заорал я на него. «Ну, извини. В следующий раз повесь табличку!» Он натянул штаны и удалился.
Против регулярных русских войск, которые нас уже знают, эти бои в домах были бы не слишком зверскими. Они должны сражаться, как и мы, хотят они того или нет. Но сюда откуда-то прибыли комиссары и войска неизвестно откуда, ужасно озверевшие и недоверчивые, потому что мы что-то варим и жарим. Хуже всего ополченцы. Это гражданские, рабочие с заводов. Сейчас они все уже обмундированы. Эти нас ужасно ненавидят и сражаются за каждый квадратный метр земли, как сумасшедшие. Между нами и ими пощады нет.
Некоторое время было довольно тихо, но вот уже неделю Иваны снова атакуют. Но они не многого добиваются, даже если они прорываются у нас в тылу, то мы все равно не боимся. Через один-два дня они снова вылетают оттуда, и когда им приходится снова возвращаться через нас, то мы их отстреливаем, как зайцев.
Просто удивительно, что русские то и дело перебегают к нам. Только сегодня еще один перебежал. Иваны не верят своим комиссарам, что мы окружены и что нам нечего есть.
Командир роты отправил старика обратно. Ему стало его жалко, он не хотел посылать его в лагерь для военнопленных, чтобы он подох там с голода. Мы сейчас делаем так со всеми перебежчиками — кругом и шагом марш обратно!
Разносясь эхом по ночным улицам, слышится песня: у русских мелодичные голоса, они хорошо поют хором. Из повторяющихся грустных напевов вырастает мелодия дикая и захватывающая.
— Иван, ты знаешь эту песню?
Иван, который слушает, забыв все на свете, вздрагивает.
— Нет, господин капитан, похоже, это новая песня про Сталинград!
«За Сталина, за Родину!..» — раздается громкое пение солдатских глоток, и один и тот же припев.
Куновски устанавливает стереотрубу для ориентировки Виссе поочередно на все пункты.
Виссе звонит по телефону. Линия работает. Он докладывает на командный пункт.
— Пожалуйста, обер-лейтенанта Фурмана.
— Добрый вечер, господин Виссе. Немного поспал — слышится через некоторое время.
— Хочу просто сказать вам, что сегодня ночью с Кремером и Иваном останусь здесь на передней позиции.
— Хорошо! Звонил полковник. Можно подавать представления о повышении. Вплоть до унтер-офицера командиры могут повышать своей властью. Здесь только вписать в солдатские книжки!
— Вы знаете людей дольше и лучше, чем я, господин Фурман. По возможности, нужно учесть всех.
— Лучше всего, если бы меня повысили домой!
Внизу, в подвале, Куновски достает рацию. Он косо смотрит на Виссе, похоже, о чем-то размышляет и велит радисту настраиваться на волну.
— Есть, господин капитан! — Куновски ухмыляется. — Где уж там, из стратегических соображений! Поскольку никогда не знаешь, как долго линия выдержит, на всякий случай мы, кроме того, проводим еще и радиосвязь.
Куновски в это время с жадностью набрасывается на суп с конским мясом. Он хлебает его ложкой.
— Опять чертовски жидкий! — Он не может совладать с собой и крошит туда всю дневную пайку хлеба. — Кто знает, доживу ли до завтра!
Виссе и Кремер вызываются стоять на посту, чтобы немного освободить пункт связи и бункер.
— Где здесь находится пехота, Куновски?
— Если господин капитан желают, мы нанесем им визит!
Снова осторожно, постоянно стараясь держаться в тени домов от лунного света, через развалины, вдоль лежащих напротив фасадов домов, мимо пулеметного поста…
— Если бы русские более тщательно следили за связью, мы бы уже получили… осторожно, господин капитан, здесь все-таки опасно!
Куновски несколькими прыжками преодолевает заваленное обломками пространство, Виссе за ним. И вот снова выстрелы.
Они оказываются за пробитой многочисленными попаданиями стеной, перед провалившимся спуском в подвал, который хорошо прикрыт от обстрела стоящим перед ним сгоревшим Т-34. Последние метры они вынуждены преодолевать по-пластунски.
— Вот здесь боевой штаб командира участка!
Отделенный от противника всего лишь перекрестком, этот подвал поражает уютом и болезненной чистотой. Газовая лампа излучает яркий свет. Сложенная из кирпичей печь испускает приятное тепло. Виссе докладывает командиру участка, среднего роста, худощавому майору, который даже носит в глазу монокль.
— Фон Шелленберг, очень рад познакомиться — польщен визитом. Вы из Вены, а?
— Так точно, господин майор!
— Приятный город, Хитцинг, Штефансдом и так далее, я все прекрасно знаю. Хорошо вы жили, а теперь торчите вместе с нами в дерьме. Не очень-то здорово, а?
— Что же делать, господин майор?
— Именно! Ну, после войны продолжим. Короткие кожаные шорты, бородку, а потом снова в горы! Вот, садитесь сюда Он придвигает Виссе стул. — Вы извините, я на минутку. Потом с удовольствием в полном вашем распоряжении!
Унтер-офицер разрезает хлеб на куски одинакового размера, каждый из которых взвешивается, и даже если они весят хоть на один грамм больше, то от него отрезается кусочек, а если легче, то кусочек добавляется. Майор внимательно контролирует раздел, в том числе и мясных консервов, прилагаемых к хлебу.
— Сюда еще полграмма! Никогда не думал, что буду аптекарем в Сталинграде!
Рядом у печи на полу в деревянной рамке рядом лежат пять мешков соломы, покрытые одеялами. На них в боевых костюмах, с застегнутыми ремнями, сидят разносчики еды и критически и заинтересованно следят за разделом провианта.
— Порции Глазера, Штруппе, Малевски и Хёне разделить в группах между солдатами, ясно?
— Так точно, господин майор!
Майор пресекает всяческие эмоции — Виссе знает, что эти четверо сегодня погибли и пайки им больше не нужны. Майор стоит под лампой, свисающей над столом, уперев руки в бока, и Виссе наконец может его рассмотреть как следует. Длинный череп, лицо с резкими чертами, стеклышко монокля в глазу, волосы тщательно зачесаны назад, хорошо выбрит. Уже немного поношенная форма слегка болтается вокруг его тела, а сапоги безукоризненно начищены, он строен и подтянут.