Зима в Мадриде - Кристофер Джон Сэнсом
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто их нарисовал? — нервно спросил солдат. — Зачем делать рисунки здесь, в темноте?
— Никто не знает, служивый. Может, для каких-то религиозных церемоний.
Солдат неуверенно обвел пещеру лучом фонаря, выхватывая из мрака сталагмиты и голые камни.
— Но сюда нет входа, — боязливо произнес он.
— Видишь? — Берни указал на груду камней в углу пещеры. — Вероятно, когда-то вход был там, но его завалило.
— И эти рисунки скрывались в темноте тысячи лет, — прошептал Винсенте. — Они старше, чем Католическая церковь, старше, чем Христос.
— Они восхитительны, — сказал Берни, рассматривая изображения. — Как будто их нарисовали вчера. Смотрите, вот мамонт. Они охотились на мамонтов.
Он рассмеялся от ощущения чуда.
— Давайте уйдем отсюда. — Подрывник развернулся и зашагал к выходу.
Берни в последний раз осветил лучом фонарика группу тощих мужчин, гнавшихся за огромным оленем, и двинулся следом.
Солдат и Винсенте пошли поговорить с Молиной. Охранник винтовкой показал Берни, чтобы тот возвращался к остальным заключенным, которые так и стояли неровными рядами; многие дрожали от холода и сырости.
– ¿Que pasó?[56] — спросил Пабло у Берни.
— Пещерная живопись первобытных людей, — ответил тот.
– ¿De verdad?[57] Какая она?
— Удивительная. Ей много тысяч лет.
— Время первобытного коммунизма, — сказал Пабло. — До формирования социальных классов. Это нужно изучать.
Винсенте вновь присоединился к ним, дыхание его было хриплым, как скрежет наждачной бумаги, и прерывистым. Он запыхался на подъеме.
— Что сказал Молина? — спросил Берни.
— Он сообщит коменданту. А нас отведут на другое место и устроят взрыв где-нибудь еще. — Он закашлялся, на лбу снова выступил пот. — Я весь горю. Мне бы воды.
К входу в пещеру забрался солдат, перекрестился и встал его охранять.
В тот вечер за ужином Винсенте стало хуже. В тусклом свете масляных ламп Берни видел, что тот сильно потеет, дрожит, морщится каждый раз, проглатывая ложку гороховой похлебки.
— Как ты?
Винсенте не ответил. Положил ложку и опустил голову на руки.
Дверь барака открылась. Вошел Аранда, за ним — Молина. У сержанта был виноватый вид. Следом появился отец Хайме в сутане, высокий и строгий, густые серебристые волосы зачесаны со лба назад. Мужчины за столами на козлах нервно заерзали, когда Аранда обвел всех суровым взглядом и звенящим голосом провозгласил:
— Сегодня на карьере отрядом сержанта Молины сделано открытие. Отец Хайме хочет поговорить с вами об этом.
Священник кивнул:
— Эти каракули пещерных людей на каменных стенах — деяние язычников, совершенное до того, как свет Христов озарил мир. Их нужно сторониться и избегать. Завтра заложат взрывчатку, рисунки уничтожат. Любой, кто упомянет о них, понесет наказание. Это все.
Отец Хайме кивнул Аранде, бросил на Молину неодобрительный взгляд и ушел прочь; следом удалились и офицеры.
Пабло наклонился к Берни:
— Вот ублюдок! Это же часть исторического наследия Испании.
— Эти люди сродни готам и вандалам, правда, Винсенте? — Берни толкнул своего друга локтем.
Тот застонал и съехал вперед, голова его ударилась о стол, оловянная миска со звоном упала на пол. Охранник всполошился и ринулся к нему. Это был Ариас, беспечно-жестокий молодой призывник.
– ¿Que pasa aquá?[58]
Надзиратель потряс Винсенте за плечо, и адвокат застонал.
— Он потерял сознание, — сказал Берни. — Он болен, ему нужна помощь.
Ариас хмыкнул.
— Отведи его в барак. Давай забирай его. Придется теперь идти на холод, — жалостным голосом сказал он и накинул на голову пончо.
Берни поднял Винсенте. Тот был совсем легкий, мешок с костями. Адвокат попытался устоять, однако ноги слишком сильно дрожали. Берни поддерживал его, выводя из столовой, охранник тащился сзади. Они пересекли двор, ковыляя по лужам, на которых в свете прожекторов с караульных вышек сверкал тонкий лед.
В бараке Берни уложил Винсенте на нары. Тот лежал почти без сознания, весь в поту и тяжело дышал. Ариас вгляделся в лицо адвоката:
— Думаю, к этому пора звать священника.
— Нет. Он еще не так плох, — возразил Берни. — С ним уже такое бывало.
— Я должен позвать священника, если человек похож на умирающего.
— Он просто болен. Зовите отца Хайме, если хотите, но вы видели, в каком он настроении.
— Ладно, — поколебавшись, отступил Ариас. — Оставь его, пошли. Обратно в столовую.
Когда заключенные после ужина строем вернулись в барак, Винсенте был в себе, но выглядел хуже некуда.
— Что случилось? — спросил он. — Я потерял сознание?
— Да. Тебе нужно отдохнуть.
— У меня голова горит. Она полна ядом.
Эстабло наблюдал за ними с соседней койки, в свете сальной свечи его расчесанное желтое лицо выглядело чудовищно.
— Эй, compadre! — окликнул он. — Вы видели рисунки пещерных людей. Какие они? Хорошие ребята эти первобытные коммунисты?
— Да, Эстабло, они были славные парни. Охотились на мохнатых слонов.
— Каких еще мохнатых слонов? — Эстабло возмущенно взглянул на него. — Не дурачь меня, Пайпер.
На следующий день было воскресенье. В бараке, приспособленном под церковь, проводили обязательную для посещения службу, стол на козлах — импровизированный алтарь — был накрыт белой тканью. Многие заключенные, как обычно, дремали. Отец Хайме велел бы охраннику всех разбудить, но службу вел отец Эдуардо, он позволял измученным людям спать. Проповеди отца Хайме обычно состояли из тирад о геенне огненной и возмездии, отец Эдуардо говорил о свете Христовом и радости, которую приносит покаяние, в его голосе звучала почти что мольба. Берни внимательно наблюдал за ним.
После службы любой заключенный мог поговорить со священником. Делали это очень немногие. Берни задержался, пока остальные выходили на улицу, потом тихо перекинулся парой фраз с охранником. Тот посмотрел на него удивленно, но отвел в каморку в глубине барака.
Берни испытывал смущение, входя в комнату священника. Отец Эдуардо уже снял богослужебное облачение и остался в обычной черной сутане. Его пухлое молодое лицо выглядело как у хорошо намытого младенца. Священник нервно улыбнулся Берни и указал на стул у стола:
— Buenos días. Пожалуйста, садитесь. Как вас зовут?
— Берни Пайпер. Восьмой барак.
Отец Эдуардо сверился со списком:
— Ах да, англичанин. Чем могу вам помочь, сын мой?
— Мой друг из того же барака очень болен. Винсенте Медина.
— Да, я его знаю.
— Если бы его осмотрел врач, Винсенте еще можно спасти.
— Начальство не позволит привести врача, — печально покачал головой священник. — Я пытался, мне очень жаль.
Берни кивнул. Такой ответ не стал для него неожиданностью, и он перешел к речи, которую отрепетировал во время службы:
— Сэр, вы верите, что насильственное обращение — это плохо?
Священник на мгновение замялся:
— Да. Церковь учит, что обращение
