Какого года любовь - Холли Уильямс

за ужином (веганский ореховый рулет для Элберта, в то время как Вай и Гарольд ели говядину).

– Да, конечно, – лаконично ответил отцу Элберт.

– Мы собираемся к Роуз и Бенджамину за день до сочельника, вручим детишкам подарки. А потом сходим поужинать с Амелией, – добавила Вай.

– В “Le Caprice”, не меньше, – вскинул бровь Элберт. Вай пнула его под столом.

Гарольд хмыкнул, давая понять, что и он не больше, чем сын, любитель ходить по ресторанам, в которых завсегдатаи знаменитости.

– А на Рождество, я полагаю, отправитесь в… – Вай с улыбкой смотрела на то, как он силится вспомнить название ее городка. – К вашим родителям, да, Вай? Как обычно?

– Да. Элберту снова придется вытерпеть, что мои племянники растолкают его в пять утра!

– Ну, Рождество – это самое время потакать детям.

– А вы, Гарольд, надо думать, с нетерпением ждете приезда Сьюзи и близнецов?

Тот, опять хмыкнув, пробормотал что‐то насчет того, что дети шумят ужасно, пряча за этим вполне очевидные гордость и удовольствие.

В тот год, когда они вместе праздновали Рождество в Фарли-холле, Вай с умилением наблюдала за тем, как Гарольд тает снеговиком под солнышком своей внучки. Посмеиваясь, он потакал всем прихотям Сьюзи и, как отметил Элберт, за эти пять дней наобнимался с внучкой больше, чем со своими собственными детьми, с ним и Роуз, за всю их прошедшую жизнь.

Они не виделись с Гарольдом уже довольно давно, за это время была утверждена кандидатура Вай, но за ужином он ни словом не помянул ни политику вообще, ни текущую предвыборную кампанию. Вай, меж тем, с комком в горле разговора на эту тему ждала.

Но потом они переместились в гостиную, где в камине полыхал огонь, и Вай стало там так уютно, что потянуло в сон, и головная боль после вчерашнего унялась наконец благодаря сочному мясу, пудингу и красному вину. Даже угнетающее обычно величие обшитой панелями комнаты несколько притупилось в сиянии очага, увитого хвойной зеленью.

– Должен признать, я тобой восхищаюсь, – сказал Гарольд ни с того ни с сего, прихлебывая коньяк и глядя в огонь, так что Вай не была до конца уверена, к ней он обращается или к Элберту. Или, верней, не была бы, если б не тот факт, что Элберт в жизни не совершал ничего такого, за что Гарольд его хотя бы слегка похвалил, не говоря уж о восхищении.

– Да ну? – насмешливо отозвался Элберт.

– Идешь в политику. Выступаешь за этого Тони Блэра.

– Да не может быть, чтобы ты это одобрил, отец. Ты же знаешь, он – лейборист.

– Так, значит, вы фанат Блэра, Гарольд? – Попытавшись остеречь Элберта взглядом, вступила в разговор Вай. Пригубила свой коньяк и приготовилась выслушать обычную речугу о том, что только консерваторы знают, как управлять экономикой.

Но Гарольд ушел от шаблона.

– Скажи‐ка, что заставило тебя свернуть с накатанного пути и засучить рукава вместо отчетов о том, как засучивают их другие?

– Правду сказать, я разочаровалась в том, что делала. Мне всегда хотелось… на практике что‐то изменить. Сделать. Внести лепту, если угодно.

– Мм, – одобрительно промычал Гарольд. – Значит, призвание.

– Что‐то вроде того! И, знаете, думаю, сейчас самое время. Мне кажется, страна тоже разочарована. Готова к переменам. И что бы вы ни думали об этом человеке, – Вай похлопала по ноге Элберта, которая лежала у нее на коленях, в то время как сам он вытянулся во всю длину на красном диване, – мне кажется, он сумеет добиться того, чтобы нас избрали.

– Кто знает, может, ты и права.

– “Избирабельность любой ценой!” – вызывающе, насмешливым тоном выкрикнул Элберт. Да он пьян, поняла Вай, вглядевшись, как он садится, чтобы плеснуть еще вина в свой исхватанный пальцами бокал.

Нечасто теперь Элберт выдавал подобные фразы. Во всяком случае, перед ней, хотя в кругу приятелей выдавал наверняка. Коммуняка Том, тот уж точно любил поиздеваться над новыми лейбористами.

Однако в присутствии отца искушение оказалось просто неодолимо. Особенно когда пыл подпитан содержимым родительского винного погреба.

– Так и есть, Элберт, – произнес Гарольд так, словно обращался к ребенку. – Какой смысл иметь принципы, если у тебя не будет возможности претворить их в жизнь.

Вай поморщилась про себя: странно слышать собственный аргумент из уст такого человека, как Гарольд.

– Да нет, это довод известный, – сказал Элберт. – Но я‐то считаю, что социализм без социализма – это, некоторым образом, бессмыслица. Создавая партию для рабочих, которая на деле вовсе не для рабочих, вы рискуете одержать пиррову победу.

– Ах да, и каково это – вкалывать, продавая букинистические издания сталинистам?

– К черту! – Окатив отца полным презрения взглядом, Элберт вскочил на ноги и, не вполне твердо ступая, рванул из комнаты.

Вай в смущении глянула на свои колени. Она знала, что должна пойти за ним. Но ей не хотелось.

Она очень ценила то, что с тех пор, как они решили остаться вместе, Элберт прилагал все старания, чтобы соответствовать великому, исполненному любви обязательству, которое они на себя приняли: поддерживать другого в его стремлениях. Они стали заботливей, внимательней, великодушней. Именно в этом, считала она, и состоит взросление: ты научаешься не просто идти на компромисс, но предвидеть, что может огорчить твоего партнера, и не совершать этого.

Но – и как это несправедливо с ее стороны! – Вай находила неуклюжие извинения Элберта после случайных его промахов едва ли не более огорчительными, чем те бурные сражения, когда каждый стоял на своем, или игра в молчанку.

– Прости, Вайолет. – Гарольд вздохнул, признавая, что находит сына невыносимым, а не извиняясь за то, что вышло. “Они и впрямь стоят друг друга”, – подумала Вай.

– Он… обычно он на моей стороне.

– М-мм… Рад это слышать.

Наступила пауза. Лишь огонь в камине трещал, да возился Гектор, укладываясь поудобнее в ногах Гарольда. Вай подумала, что ей, наверное, пора бы уже встать.

– Нет, ты действительно молодец. Это нелегкий выбор, непростая стезя – и, уверен, не стоит рассказывать тебе о том, как дался мне собственный горький опыт, – но, несмотря ни на что, я верю, что это благородное дело. Ты служишь своей стране. Выполняешь свой долг.

Она кивнула.

– Да. Именно так. Я в самом деле так думаю. Возможно, вы несколько иначе представляете себе прогресс, но мы участвуем в этой игре потому, что считаем: жизнь этой страны и ее народа можно улучшить.

Как состоять в тори и искренне считать, что действуешь во благо, Вай постигнуть была не в силах. Пытаясь уложить это в голове, она видела перед собой смутную мельтешню, как на телеэкране при помехах. Но и в глубинах отчаяния, ввергнутая туда то введенным Тэтчер подушным налогом на избирателей, то экзитполами девяносто второго года, все‐таки хваталась за веру в то, что