Живые и мертвые - Неле Нойхаус

– Об этом вам лучше спросить его самого.

– Господин Томсен! – надавил на него Боденштайн. – Не пора ли, наконец, сказать правду? Почему вы сбежали и укрылись в доме Мигера?

Томсен вздохнул.

– Я не мог рисковать. Мне нельзя попадать за решетку, пока я не сделаю кое-что очень важное, – сказал он, и вместе с этим неожиданно изменился рисунок допроса. – Сначала я думал, что вы лишь зададите пару вопросов и исчезнете, но потом понял, что вы намерены меня задержать. В этом смысле с моей стороны действительно последовала аффективная реакция.

– Что же такое очень важное вы должны сделать? – спросил Боденштайн настойчиво. – И где?

Марк Томсен потер рукой небритую щеку.

– Это не имеет абсолютно никакого отношения ко всему этому делу. Когда вы с вашей коллегой были у меня, мне позвонили – наверное, помните.

Боденштайн кивнул. Он отчетливо вспомнил рычащую собаку и то, как изменился Томсен после телефонного разговора.

– Звонок был из Голландии. Мне нужно было срочно ехать в Эйндховен.

– Зачем?

– Чтобы предотвратить это свинство. – Томсен выдержал взгляд Боденштайна, не моргнув глазом. – Кроме того, я хотел поговорить с Бурмейстером, как только он вернется из отпуска. Но теперь это можете сделать и вы.

– О чем вы хотели с ним поговорить?

Томсен посмотрел на него долгим взглядом, и надежда Боденштайна на то, что ему удастся сегодня вырвать у него признание, погасла. Только сейчас он понял, как твердо он был уверен в успехе.

– Недавно я узнал, что 16 сентября он был в Кельстербахе, – ответил Томсен, когда Боденштайн уже не ожидал услышать ответ. – В этот день его машина была зафиксирована камерой на Киршеналлее. Всего в ста метрах от этого места Хелен якобы бросилась с пешеходного моста на рельсы городской железной дороги.

Боденштайн на пару секунд потерял дар речи.

– Как вы это выяснили?

– Я достаточно давно не работаю в вашей системе, но у меня сохранились там неплохие отношения. – Томсен дернул плечами. – Последнее, что пришло бы мне в голову, так это помогать вам. Я ведь не забыл пинок под зад, который мне тогда дали. После двадцати лет службы, в течение которых я сотни раз рисковал жизнью, эти свиньи передернули мои слова и сделали меня козлом отпущения. Но я не могу бездействовать, когда преступники выходят сухими из воды. Поэтому я провел некое расследование. Я практически уверен, что изворотливый доктор Бурмейстер убил Хелен, потому что она раскопала что-то, что могло ему по-настоящему навредить.

* * *

Было девять часов, когда Боденштайн вышел из комнаты допросов и вошел в соседнее помещение, из которого Пия, Кай, Нефф и Ким через зеркальное стекло слушали его беседу с Томсеном.

– Он не снайпер, – сказал мрачно Боденштайн, сел на свободный стул и стал пристально смотреть на Томсена через зеркальное окно. – Он всего лишь разочарованный бывший полицейский, затаивший на нас сильную ненависть. К несчастью, мы ошиблись.

Никто не возразил.

– Надо проверить, правду ли он сказал о машине Бурмейстера.

– Я займусь, – сказал Кай.

– Как все прошло в аэропорту?

– Бурмейстер отказывается от любой охраны, – ответила Пия. – Его уговаривать, что пришпоривать изможденную клячу, – не хочет нашей помощи. У него в десять какие-то дела в клинике, это для него важнее.

– Н-да. Мы можем его лишь предупредить, не более того, – кивнул Боденштайн. – Что у нас с Дирком Штадлером? Где он?

– Со вчерашнего вечера не выходил из дома, – ответил Неф. – С тех пор как вы и фрау Кирххоф вчера побывали у него, мы беспрерывно следим за ним.

Унылое молчание. Вместо того чтобы приблизиться к финишу, они, вопреки ожиданию, опять вдруг оказались в тупике.

– Я больше не смогу думать, если что-нибудь не съем. – Пия встала. – Еду в пекарню. Кому что?

Все что-нибудь заказали, кроме Ким, которая была занята своим смартфоном и при этом рассеянно улыбалась.

– Поедешь со мной, Ким?

Непосредственное обращение заставило Ким вздрогнуть. Выражение лица сестры, которую застали врасплох, втайне позабавило Пию. Неважно, что происходит в мире, жизнь продолжается, и любовь нашла дорогу даже среди убийств и смерти.

– Так, а теперь рассказывай, где ты была в Новый год, – сказала Пия, когда они чуть позже сидели в машине. – У меня больше нет сил на эти допросы, так что не томи меня.

– Я была у Николя, – ответила Ким.

– Я этого опасалась. И что?

– Ничего. Мы просто как следует развлеклись.

– Каким образом?

– Самыми разными.

– Ну хватит. Не заставляй меня все тянуть из тебя клещами. Она увлечена тобой?

– Я думаю, она меня терпит, – ответила Ким и слегка покраснела. – Но у нее нет опыта в отношениях с женщинами.

– А разве она в последние годы имела отношения с мужчинами? – спросила Пия с издевкой.

– Таким успешным женщинам, как она, трудно найти мужчину, который не будет воспринимать ее как конкурента, – защитила Ким объект своих воздыханий.

– Да, тогда мне повезло, что я не так успешна, – ответила Пия с сарказмом.

– У вас это отрегулировано, – сказала Ким. – Но многие мужчины не могут вынести, если их партнерша больше работает и, может быть, даже больше зарабатывает. Поэтому моя последняя любовь тоже смылась. Он заявил, что моя работа его достала, что он не может больше выносить, что я дни напролет занимаюсь исключительно тягчайшими преступлениями, но это обоснование было надуманным. Два года ему это вовсе не мешало. Кстати, ты знала, что Николя была обручена с Боденштайном? Они даже хотели пожениться, но потом появилась Козима.

– Да, я знаю. – Загорелась стрелка поворота, и Пия свернула на Элизабетенштрассе. – Но, честно говоря, личная жизнь моей шефини интересует меня только в связи с тобой, так как я боюсь, что в скором времени ты будешь появляться вместе с ней на семейных торжествах.

– Какие семейные торжества ты имеешь в виду? – рассмеялась Ким. – В любом случае мы пойдем вместе в ресторан, когда дело будет закрыто.

– Ну тогда придется некоторое время подождать, – ответила Пия. – Марк Томсен – не снайпер.

– Я тоже так думала, – подтвердила Ким. – Все улики против него можно интерпретировать и иначе.

– Я только задаюсь вопросом, зачем он запер нас в котельной и скрылся. – Пия включила поворотник и свернула на парковочную площадку на Унтертор.

– Он же сказал. Знал, что вы его подозреваете, и не хотел попасть за решетку, не сделав чего-то важного и не поговорив с Бурмейстером, – ответила Ким. – Если бы у него было рыльце в пушку, вряд ли бы он позвонил в полицию и сообщил, где вы находитесь.

Пия кивнула. Боденштайн настолько был уверен, что в лице Томсена он арестовал снайпера, что совершенно не учел эту оправдывающую Томсена деталь.

– Как только что сказал Оливер, Томсен – разочарованный бывший полицейский, которому жизнь принесла много зла, – сказала Ким. – Я верю ему в том, что у него вообще нет никаких амбиций и желания провести оставшиеся годы жизни за решеткой. Идиотом его не назовешь!

– Но почему тогда он вычистил свой дом и выбросил записи Хелен в мусорную корзину? Если ему нечего скрывать, ему не нужно было бы этого делать! Может быть, он кого-то покрывает? Возможно, настоящего снайпера?

Пия посмотрела на сестру, как будто она могла прочитать в ее глазах ответ на свои вопросы.

– Подумай-ка хорошенько, сестренка! – призвала Ким Пию. – Что больше всего прочего занимает Томсена?

Пия постучала указательными пальцами по рулю, пристально разглядывая отвратительный фасад торгового центра «Бух».

– Это общество ПРУМТО, – сказала она, немного подумав.

– Точно. Членов ПРУМТО в первую очередь возмущает бесчеловечность, с которой во многих клиниках относятся к родственникам доноров органов. Они хотят это предать гласности, и для этого им нужна общественность, – уточнила Ким. – Во Франкфуртской клинике положение, похоже, наиболее удручающее.

– Верно, – кивнула Пия. – Беттина Каспар-Гессе назвала Бурмейстера коршуном. Ее практически вынудили обмануть Винклеров, чтобы получить органы Кирстен Штадлер. И это был не единичный случай.

– Я думаю, что Томсена прежде всего интересовало именно это. Не конкретно Кирстен или Хелен Штадлер. Я почти уверена, что он и Хелен вышли на след другого дела, в котором были замешаны те же Фуртвэнглер, Герке и адвокат. Тебе надо еще раз поговорить с этим Фуртвэнглером. Спроси его совершенно конкретно, что их связывает с Рудольфом и почему он тогда был вынужден уйти из Франкфуртской клиники неотложной помощи. Я думаю, что это и есть ключ к разгадке тайны.

В тишине у Пии в желудке громко забурчало.

– Но сейчас мне просто необходимо много калорий, – сказала она. – Пошли, надо привезти народу еды.

* * *

Ее отца задержали, потому что полиция подозревала его в убийстве женщины – супруги и матери двоих подростков. Он ее не зарезал, не застрелил, не задушил, нет, он просто оставил ее умирать, хотя мог спасти ей жизнь. Почему он сделал это? Он же врач, хороший врач, тот, кто живет ради своей профессии! Как только совесть ему это позволила? Из жадности и тщеславия. Так написал «судья», который застрелил ее мать, чтобы отомстить за то, что сделал с этой женщиной ее отец. Пошел ли он на это впервые, чтобы прослыть спасителем тех, кому он дал новую жизнь, пересадив им донорские органы? Или его впервые уличили в том, что он ускорял угасание человеческой жизни, чтобы возродить другую? Как мог человек самостоятельно принять такое решение? У мертвых нет лобби. Близкие люди лишь изредка сомневаются в том, что говорят врачи в больнице, особенно когда им противостоят такие корифеи, как профессор Дитер Пауль Рудольф, который своим спокойным проникновенным голосом заверяет их, что не было никаких шансов.