Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов

- Да мне... ничего, - сказал Димка примирительно и чуть виновато.

- Ну и ступай! И все вы... чего уставились?

- Давайте в бригаду, на ужин, - распорядился Володька. - А ты вставай. Чего людей пугаешь?

- Я никого не пугаю.

- Вот и вставай.

Она еще помедлила, поднялась и первая вышла на дорогу.

Когда заканчивали ужин, в бригаду приехали вдруг председатель колхоза Назаров и секретарь райкома партии Кружилин. Назаров был в своем обычном пропыленном пиджаке, Кружилин - в суконной гимнастерке, тоже грязной и пыльной, сильно потертой на локтях. Они приехали на двух ходках, каждый на своем, оба мрачные, молчаливые. Председатель колхоза завернул за угол бригадной кухни, а Кружилин остановился неподалеку от врытого в землю длинного стола, за которым ужинали ребята, отпустил чересседельник, развязал супонь, взял из ходка охапку свеженакошенной травы, кинул жеребцу. Потом подошел к столу.

- Здравствуйте, ребята.

Ему ответили вразнобой.

Секретаря райкома партии все знали, он в течение лета не раз появлялся в бригаде, однажды осмотрел даже ригу, в которой спали ребята, пошутил еще, что запах соломы и свежий воздух сделают девчат еще красивее, а ребят сильнее и мужественнее.

Сейчас он не шутил, не улыбался. Присев на краешек скамейки, снял матерчатую фуражку, почти прогоревшую от солнца, положил ее на колено, ладошкой, по-крестьянски, пригладил спутанные волосы и, не обращая ни на кого внимания, устало задумался. Он как-то слился со всеми, стал похож на обыкновенного колхозника, который, наработавшись, тоже пришел с поля и ждет теперь вот своей тарелки с ужином. Бригадная повариха Антонина действительно положила перед ним кусок черного, пополам с лебедой, хлеба, из общего чайника налила кружку чая.

- Ага... Спасибо, Тоня, - очнулся Кружилин, взял кружку, отхлебнул.

Солнце уже скрылось за Звенигорой, но за горизонт еще не зашло. Обычно в такое время все пространство над горой пронизывалось желтыми полосами, бившими из-за скал, но сейчас привычных солнечных стрел не было, вверху неподвижно стояла багрово-красная муть, отблески ее проливались на соломенную крышу риги, на лица притихших ребят и девчонок, на старую, с черной трещинкой фарфоровую кружку, которую держал в руке секретарь райкома.

- Устали, ребята? - спросил Кружилин как-то неожиданно.

- Притомились чуток, - мотнул Владимир Савельев давно не стриженной головой. - Да мы молодежь...

Кружилин оглядел всех девчонок и мальчишек, сидящих за длинным дощатым столом, остановил взгляд на Димке Савельеве:

- А ты как тут, Дмитрий?

Димка поглядел на Кружилина исподлобья, враждебно.

- А мне что? Я сын бригадирши.

- Вот как?! - приподнял усталые веки Кружилин.

- Ну, - усмехнулся Димка. И кивнул на Владимира: - И он, наш полольный бригадир, мой сродственник. Так что мне тут кругом поблажки.

- Он ничего, хорошо работает, - проговорил Владимир. - Молчун только, все носит чего-то в себе, как дурак игрушку...

Звонко хохотнула Лидка и тут же захлебнулась, потому что Ганка порывисто вскочила.

- Ты сам... - крикнула она Володьке. - И ты... - обернулась она с гневом к Лидке. Глаза ее яростно полыхали.

- Инте-ере-сно! - протянула Лидка. - Видели?

Вдоль длинного стола прошло движение, но вслух никто ничего не произнес. Димка поднялся медленно, как-то странно глядя на Ганку, повернулся и пошел.

- Дмитрий, погоди, - попросил Кружилин, - сядь на минутку.

- Чего? Я поужинал, - огрызнулся тот. И пошел дальше, все прибавляя ходу, скрылся за углом риги.

Ганка дольше других глядела на этот угол. Когда повернулась, в глазах ее стояли слезы, губы вздрагивали. Казалось, слезы сейчас польются ручьем, она при всех зарыдает. Но она только закусила губу и села, опустив низко голову.

За столом установилось неловкое молчание.

- Вот еще... охломон какой, - нарушил его Владимир. - Счас я приведу его.

- Не надо, Володя, - произнес Кружилин, вставая. - Оставь его. Я приехал, ребята, поблагодарить вас всех за хорошую работу.

Установилась тишина. Лишь стоявший неподалеку в упряжке жеребец, на котором приехал Кружилин, звякал удилами, но этот железный звук тишины не нарушал, только подчеркивал ее. Лица девчонок и парнишек, осунувшиеся, худые, сожженные солнцем, стали по-взрослому суровыми, остро поблескивали за столом ждущие еще что-то глаза - серые, черные, голубые, зеленые.

- Тяжкое время, ребята, переживаем. Такое тяжкое... По всему району хлеба гибнут от жары. Чего там гибнут - погибли уже. Только в этом колхозе еле-еле держатся. Почти все поля тут рожью засеяны, вот она-то и держится. Пшеница даже в трубку не успела выйти и посохла. А в других колхозах ржи почти нету. Поэтому надо нам спасать тут каждый колосок... Все до предела измотались, я вижу. Первого августа вас обещали всех отпустить. Да хочу я вас попросить остаться. Ребят - всех, а девочек - добровольно, кто еще может...

То ли Кружилину показалось, то ли это произошло на самом деле - над столом пронесся невнятный шелест и стих. Все сидели так же неподвижно, так же поблескивали разноцветные глаза парнишек и девчонок. Руки у всех были огрубелые, усталые, и у Кружилина до боли сжалось сердце.

Застучали колеса, мимо стола протащилась водовозка. Андрейка, откинувшись всем телом, натянул вожжи, будто осаживая горячего рысака.

- Теть Тоня-я! - прокричал он громко, хотя повариха стояла у стола. Водички свеженькой тебе привез.

- Ладно, - кивнула та. - Поставь телегу за стряпкой.

Андрейка хлестнул несколько раз вожжами, прежде чем лошаденка тронулась. Опять глухо проскрипели колеса, и снова стало тихо.

- А кто из девчонок не сможет? - вдруг подала голос Лидка. - Все смогут. Разве вот Ганка...

- Заткнись ты... Понятно? - по-бабьи резко и визгливо крикнула Ганка, вскакивая.

И Лидка торопливо поднялась. Казалось, они бросятся друг на друга, сцепятся и покатятся по земле. Кружилин шевельнул бровями, хотел что-то сказать, но Володька опередил его:

- Остыньте вы! Обеи. Сесть на место!

Повинуясь его голосу, не по-мальчишески властному, обе девчонки немедленно сели.

- Дети ровно. А вы уж не дети, - помягче проворчал Владимир и повернулся к Кружилину: - Ну, хорьки прямо. Измаялся я с ними.

Сам четырнадцатилетний мальчишка, он говорил это с давно привычной будто ему взрослой рассудительностью, с интонациями крестьянина, которому издавна известно, почем фунт лиха.

- Я знаю, ребята, что все смогут, - сказал негромко секретарь райкома. Сейчас ведь повсюду фронт - и там, и здесь. И вы все это понимаете. И вы достойны своих отцов и братьев, которые бьют фашистов. Достойны, как Володя вот достоин своего отца и как Дмитрий Савельев своего брата. Зря он убежал, я же такую весть ему о брате привез... Вот.

Говоря это, Кружилин отстегнул карман гимнастерки, вытащил помятый конверт. Владимир стоял возле Кружилина, смотрел почему-то на него хмуро и недоверчиво и время от времени быстро облизывал сохнущие губы. Ганка, вытянув шею, внимательно следила за руками Кружилина, вынимающего из зеленого конверта листок, в больших глазах ее переливалось черное пламя. Она резко мотнула головой, поглядела на угол риги, за которой скрылся несколько минут назад Димка, и опять уставилась на Кружилина.

- Я получил сегодня письмо от одного моего товарища с фронта. И он вложил в письмо вырезку из фронтовой газеты. - Кружилин показал небольшой газетный клочок, на котором виднелись две неясные фотографии. - Здесь описывается подвиг героев-танкистов - Володиного вот отца и брата Димы Савельева Семена. И вот фотографии их напечатаны. Они, Володин отец и брат Дмитрия, на одном танке воюют. И в тяжелом бою уничтожили одиннадцать фашистских танков!

За столом прошел гул, все зашевелились.

- За это их, пишет мой товарищ, представили к высоким правительственным наградам.

Володька, еще раз облизнув губы, шагнул к секретарю райкома:

- Дайте...

Он взял, почти вырвал из его рук газетную вырезку, отвернулся, склонился над ней. Гул за столом как-то сразу перешел в галдеж и визг, ребятишки и девчонки, забыв про усталость, бросились к Володьке, окружили его беспорядочной толпой. Последней бросилась Ганка. Она почему-то сперва все сидела и сидела, как окаменевшая, не замечая даже, что ее толкают, потом метнулась к толпе, ударила кого-то кулаком по спине:

- Мне дайте... покажите! Покажите!

Голос ее был как нож, он рассек шум и крики, заставлял почему-то всех беспрекословно посторониться - даже Лидка, взглянув на нее, шагнула в сторону. Оказавшись перед Владимиром, Ганка молча протянула руку.

- Ага... - сказал тот, ошалелый и отрешенный от мира сего, отдал ей листок. - "Подвиг сибиряков-гвардейцев..." Так и пропечатано. И портреты...

Ганка, не чувствуя, что вокруг толпятся и толкают ее, заглядывают через плечи, не слыша галдежа, при свете угасающего дня прочитала сперва подписи под фотографиями, потом заголовок и заметку.

- Господи... Где? Поликарп! Мне Панкрат сказал... - прокричала мать Семена, подбегая.