Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов

- Нет, не полагаю. Но Полипов...

- Может быть, он не такой уж мерзавец, как Елизавета Никандровна предполагает. А может быть... В океане человеческом, в недрах людских все перепутано. Ну да, может быть, ничего особенного в том и нет, что Полипов женат на дочери Свиридова. Просто так как-то и получилось. Мало ли чего не бывает. А может быть и такое, что ниточка далеко-о тянется. И неизвестно еще, где ее кончик...

Субботин помолчал, разглядывая на самоваре оттиснутые медали.

- Но так или иначе, а я давно не доверяю Полипову. Я сделал все, чтобы из обкома его убрать. И если от меня будет зависеть, я ему не то что района, колхоза бы не доверил. Даже колхозной бригады. Даже небольшого коллектива людей... Нельзя ему этого доверять.

И Субботин вдруг усмехнулся.

- Но что об этом. От меня, когда он вернется, это, я думаю, зависеть уже не будет.

- Не нравится мне твое настроение.

- Слабею я, Поликарп, - доверчиво, по-стариковски, проговорил Субботин. Уходят силы... А коль от тебя, Поликарп Матвеевич, зависеть будет судьба Полипова, ты этот наш разговор вспомни. Прошу тебя как старший товарищ. И вообще не забывай никогда: "кадры решают все". Это ведь не просто слова, это лозунг громаднейшего социально-политического смысла и значения... Какие будут стоять у руководства люди, так и наши дела пойдут. Ты на примере того же Полипова, кажется, убедился? Или нет еще?

- Да, убедился, - проговорил негромко Кружилин.

- Вот это, о Полипове... и вообще все это я и хотел тебе сегодня еще раз сказать, дорогой Поликарп Матвеевич, - закончил Субботин.

За окном все играла тополиная метель, пуховые хлопья кружились, как настоящие снежинки. В комнате было душно и жарко, но из-за этой метели форточку открыть было нельзя.

- К нам в ближайшее время не собираешься? - спросил Кружилин.

- Собираюсь. Тем более что давно я не видел одного человека, проживающего там у вас, в Шантаре. Проведать надо.

- Это какого же человека?

- А старушку одну по имени Акулина Тарасовна. Не слыхал? Фамилия у нее такая простенькая - Козодоева.

- Козодоева? - Кружилин удивленно поглядел на Субботина. - В верховьях Громотухи старичок живет любопытный - Филат Козодоев. Плотогон был в молодости непревзойденный. Да и нынче мы его попросили плоты оттуда спустить, других специалистов этого дела нет. У него была жена, кажется, Акулина...

- Ага, она, - кивнул Субботин, почему-то отворачиваясь.

- Я думал, она давно померла.

- Живая покуда... Разошлась только давно со своим старичком, с Филатом этим, живет потихоньку в твоей Шантаре.

- Ты-то откуда ее знаешь?

- Давнее дело, - чуть помедлив, с явной неохотой проговорил Субботин. Году, кажется, в девятьсот пятом я из Александровского централа ушел. Кстати, вдвоем с отцом Елизаветы Никандровны мы тогда бежали. Во время погони он погиб, подстрелили его. Славный был человек и верный товарищ. Мне удалось погоню обмануть, следы запутать. Но я потом чуть не отдал в тайге богу душу... Замерз бы я, если б не Акулина Козодоева.

Здесь Субботин умолк, собрал морщины на лбу.

- В общем, в тайге я встретил ее. Она меня отходила.

- Чего ж ты раньше не сказал... что у нас живет такая?

- Ну ладно, - прервал его Субботин, кажется, недовольный тем, что Кружилин проявляет к этому делу повышенный интерес и что вообще начал речь о Козодоевой. - Живет - и пусть живет. Поклон передай, а больше ничего.

- Хорошо, - сдержанно сказал Кружилин.

- А теперь ступай. Я на часок прилягу, отдохну.

Кружилин поднялся.

- А Назарова ты не обижай, - проговорил Субботин, опять глядя в окно. Поддерживай, как только можешь.

- Разве не поддерживаю? Мой предРИКа Хохлов Иван Иванович настаивает, чтобы мы представили Назарова к правительственной награде. И сегодня первый об Назарове говорил...

- Говорить-то говорил... Да мне кажется - не пройдет номер с наградой.

- Почему?

- А потому! - сказал Субботин сухо и раздраженно. - Ну, что ты так смотришь? Сейчас везде лихо, и повсюду люди невозможное в тылу делают. И все наград достойны. Всем поголовно ордена, что ли, раздавать? Не хватит на всех... Ну, всего тебе доброго, Поликарп.

Кружилин пожал протянутую ему руку и вышел из дома секретаря обкома в зной и тополиную метель.

Шагая к вокзалу, Поликарп Матвеевич раздумывал, что последние слова Субботина, с одной стороны, были понятны, но с другой - они как-то не убедили его. В тылу, на колхозных полях, порой не легче, чем на фронте, и люди действительно делают невозможное. Разве не справедливо было бы награждать самых достойных? Но за всю войну почему-то не было еще подобного случая. Орденами часто отмечали работников различных областей промышленности, преимущественно оборонной. А хлеб разве сейчас не оборонная продукция?

* * * *

Знойный июльский день начался давно, и казалось, никогда не кончится. Солнце, как всегда, не торопясь выплыло, поднялось из-за края земли, лениво стало взбираться на небо. Уж нет-нет достигло оно зенита, и казалось, застряло там навсегда, стояло и стояло, не думая скатываться вниз, к Звенигоре.

Под высоким небом гранитные вершины ее нестерпимо сияли. Каждый каменный кристалл яростно отражал солнце, сверху на утесы лились и лились солнечные струи, разбивались об камни на потоки ослепительных искр.

Весь день, с самого утра, Ганка, дочь Марьи Фирсовны, обливаясь потом, остервенело дергала осот, молочай и сурепку, бросая злые взгляды на небо, на раскаленные солнцем горы, на работавших рядом дочерей школьной учительницы Берты Яковлевны - Майку и Лидку, на Димку и его двоюродного брата Володь-ку Савельева, жившего в этом колхозе и теперь возглавлявшего бригаду школьных полольщиков. Володька, у которого под солнцем давно и, казалось, навечно выгорели не только волосы, но и глаза, время от времени разгибал бронзовую, мокрую от пота спину, оглядывал хлебную полосу, которой не было конца, потом поднимал голову вверх и говорил:

- Давайте... А то солнце вон покатилось.

Ганка после таких слов еще больше злилась. Во-первых, солнце никуда не покатилось, как торчало, так и торчит на месте. Во-вторых, они все и так "давали" - у нее руки и все тело горели от проклятого осота. Рваные и мокрые матерчатые рукавицы совсем не защищали от ядовитых колючек, а на теле, кроме трусов да ситцевого лифчика, ничего не было.

Но злилась она не на солнце, не на тяжелую работу. Как она ни тяжка, скоро должна была кончиться, их послали в колхоз до первого августа. И злилась не на Володьку, Лидку, или Майку, или даже Димку, а так, неизвестно даже и на кого или на что. Жизнь ее до той зимней ночи, когда мать затеяла побелку дома, а потом все они вповалку легли спать на полу, была в общем простой и легкой, несмотря на тяжкое время эвакуации и устройства на новом месте, у чужих людей, в этой Шантаре. Каждый день приносил что-то новое, хорошее и интересное, другие, незнакомые люди становились знакомыми и близкими, война, казалось, скоро кончится и они уедут обратно на Украину, под Винницу. Туда же вернется отец, на старом месте построит дом, все вместе они посадят сад, будут поливать деревья, чтобы они быстрее выросли, зацвели... Думать и мечтать обо всем этом было приятно, и хорошо было разговаривать с Димкой о таком недалеком времени.

- А приедешь... приедешь ты потом к нам в гости под Винницу? - спрашивала она у него.

- Дак ты... сад сперва вырасти, - почему-то мешаясь, говорил он.

- Он сам вырастет. Мы только посадим. Весной он будет белым-белым! А ты в это время к калитке подходишь... Или нет, лучше осенью, когда на каждой ветке во-от такие яблоки будут! А я почувствую, что ты подходишь...

- Это как же ты почувствуешь? - опуская голову, будто заметив что-то на земле, спрашивал Димка.

- А так... - И она, непонятно даже отчего, тоже мешалась. - Догадаюсь - и все.

Такие разговоры порождали неловкость. На Димку глядеть было стыдно. Но сердце у нее приятно волновалось, и расставаться с ним не хотелось.

Все кончилось в ту злополучную ночь...

* * * *

...Ганка облилась жаром, когда поняла, что Димка лег на пол рядом с ней, но сразу же сделала вид, что спит, но не спала и не уснула в ту ночь ни на секунду. Она слышала, как Димкина рука легла на ее волосы, рассыпанные по подушке, как его пальцы пугливо дотронулись до ее шеи. "А мама... если мама все увидит?!" - прожгло ее насквозь, но затем в голове зазвенело, потому что Димкина ладонь коснулась ее груди. Ей хотелось от испуга пронзительно закричать, вскочить и от стыда забиться куда-то в глухую щель, под землю, в кромешную и вечную тьму, но капелькой сознания она понимала, что кричать и вскакивать нельзя, она не то простонала, не то пробормотала что-то и торопливо повернулась к спящей рядом матери. Димкина ладонь осталась у нее на плече, он ее не убирал всю ночь. "Интересно, почему он не убирает руку? - думала она до самого рассвета, чувствовала, что он тоже не спит. - Рассветет - и мать увидит... Или Андрейка... или еще кто".

Она думала об этом испуганно, но в то же время ей не хотелось, чтобы он убирал руку.