Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов

- Я... ничего, - ответил и он тем же простым словом, вздохнул глубоко и тяжко, как взрослый человек, обремененный нелегкими делами и заботами. - Я, Гань, все думаю...

- Об чем? Я это... вижу. Только понять не могу - об чем.

- Я... я не знаю. Просто так.

- Просто так не бывает, - возразила она.

- Бывает... Вон темная гора небо загораживает, видишь?

- Ну?

- А ты приглядись. Будто кто черную дырку выпилил в небе-то... Как в желтом фанерном листе. Или в амбарной стене. Только пила была тупая и виляла.

Ганка перестала дышать. И вдруг воскликнула:

- Ой! - и мгновенно подвинулась к Димке. - И правда!..

- Конечно, правда, - сказал Димка негромко и почему-то печально. - А что там, за краем неба? Если идти и идти сквозь эту дырку?

- Н-нет, - через силу сбрасывая наваждение, произнесла Ганка, - у неба нету края. И у земли.

- Да я не знаю, что ли? - проговорил он. - А все равно это как яма бездонная. Без конца и без края... И туда ушел Колька. Потом Лидка.

- Ты что говоришь? - Она схватила его за плечи. - Очнись! Ты... ненормальный.

Димка осторожно снял с плеча ее руку, положил пальцы в свою ладонь, а другой рукой погладил их.

- Гань... Тебе и правда Колька... просто так?

Она лишь выдернула молча свои пальцы из его ладоней.

- А он хороший, Колька... Добрый, - помедлив, произнес Димка.

- Пойдем, Дима... Поздно уже.

Она поднялась, отряхнула платье. Но он как сидел, так и продолжал сидеть, не шелохнувшись. Потом пошевелился, но и тут не встал, а опустил голову и стал смотреть в землю между колен.

- Наши уже спать легли. Володька, наверно, хватился нас.

- Ты как думаешь, Гань, люди всегда были такими маленькими?

Этот странный вопрос снова поверг ее в изумление.

- Ты и в самом деле ненормальный! Ну, великаны были... в сказках. Или вот... По истории мы проходили древнегреческие мифы...

- Мифы... А может, это все правда?

- Да ты что?

- А тогда откуда же он взялся?

- Кто?

- Он, - еще раз повторил Димка, приподнял голову, поглядел куда-то вперед, где в небе была вырезана черная дыра. Ганка тоже повернула голову, но видела теперь не дыру в небе, а обыкновенные горные вершины, над которыми проглядывали уже первые звездочки.

- Я люблю, когда звезд много, - вымолвил Димка негромко. - А он смотрит, смотрит на них... Глядит тоскливо. Будто высмотреть чего хочет... Или ждет кого-то.

- Да кто он-то? - взмолилась девушка. И в голосе ее было теперь не удивление, в нем прозвучала откровенная тревога.

Димка это уловил, грустно усмехнулся.

- Я не спятил, не бойся. А ты приглядись. Вон нос его торчит, губы... подбородок. А волосы он будто в Громотухе мочит... Его увидишь, когда только приглядишься.

Ганка опять повернулась лицом к Звенигоре. Повернулась - и сердце ее сразу пронзило холодком, в груди что-то дрогнуло, в ушах поплыл, долетая из неведомых далей, а может, пробившийся вдруг из-под земли переливчатый звон: очертания каменных вершин Звенигоры действительно напоминали огромное, невообразимых размеров человеческое лицо, опрокинутое к небу. Не очень крутой, но и не плоский лоб, переносица, нос... Губы были сложены скорбно, в какой-то вековечной и безмолвной муке. Крайняя слева скала - подбородок - обрывалась вниз тоже не отвесно, а с изгибом и переходила в шею. Еще левее, там, где, соответственно размерам опрокинутой на землю каменной фигуры должна была быть грудь, чернели почти уже неразличимые во мраке верхушки деревьев.

Увидев все это, Ганка с минуту стояла безмолвная. И Димка молчал. Он, все еще сидя под сосной, глядел то на нее, то на гигантское каменное лицо, смотрящее в ночное небо. Затем поднялся. Девушка качнулась к нему, прижалась. Тело ее подрагивало.

- Страшно. Прямо жутко, - прошептала она.

- Это без привычки, - успокоил он ее. - А так - просто грустно.

- А чего он... ждет?

- Не знаю. Может, того, кто встать ему поможет. Развяжет его.

- Разве... разве он привязанный?

- А как же, - вздохнул Димка. - Там, где шея, дорога через увал проходит. Как ремень. И дальше, где его грудь... Он давно тут лежит, может, сто тысяч, может, сто миллионов лет. И грудь вон лесом заросла. А через тот лес, я знаю, тоже дорога есть. В Казаниху ведет. Тоже как ремень. И через ноги его, наверно, через руки... Он крепко привязанный к земле.

Они постояли молча. Желтая полоска, окаймляющая горные вершины, совсем растаяла, потухла, и каменное человеческое лицо, опрокинутое к небу, стало еще таинственнее.

Девушка потихоньку отстранилась от Димки и пошла. Он двинулся за ней неслышно, и, когда догнал, она остановилась и сказала:

- Димка! Ведь я тебя совсем не знаю... оказывается!

Он, заложив руки в карманы стареньких штанов, голой пяткой будто вдавливал что-то в землю.

- Оно все оказывается... Я думал, что не люблю Семку, старшего брата.

- Что ты?! - протестующе воскликнула Ганка. - Он хороший.

- Ну да... Только мы жили до войны этой... Он - по себе, и я - по себе. Отец его не любил, и я... Ну, как-то так, брат и брат, а больше ничего. А сегодня ты крикнула: "Письмо!" И я... Это непонятное. Я думал, похоронная...

Он говорил сбивчиво, почему-то волнуясь.

- От него, что ли, письмо?

- Нет... Дядя Поликарп Кружилин получил от кого-то. А в письме про Семена. И газетная статья - как Семен и дядя Иван, Володин отец, одиннадцать танков подбили.

- Сколько?!

- Одиннадцать. И фотографии их в газете нарисованы.

Димка стоял теперь вполоборота к девушке и смотрел в сторону Звенигоры. От сосны они ушли недалеко, может быть, всего метров двести, но очертания каменных вершин человеческого лица теперь не напоминали даже и отдаленно, в темно-фиолетовом небе просто торчали беспорядочные черные зубья.

- Он... он исчез, - прошептала удивленная Ганка.

- Ну да. Его видно только с того места, - ответил Димка.

* * * *

А Лида догнала Николая Инютина, когда он затравеневшим проселком выходил на укатанную дорогу, ведущую в Шантару, заскочила вперед, стала перед ним.

- Николай! Коля...

- Уйди. - Он отодвинул ее сильной рукой, зашагал дальше.

Ни слова больше не говоря, она пошла рядом.

Минуты через три Инютин, не останавливаясь, сердито спросил:

- Чего тебе? Чего привязалась?

- Просто... провожаю тебя.

- Ну и провожай.

Однако еще через минуту остановился, поглядел на девушку. Глаза ее в ночном сгущающемся мраке поблескивали виновато и одновременно умоляюще. Николай, поглядев в эти глаза, шагнул на обочину, сел на землю и опустил голову. Она стояла перед ним.

- Ты... ты к ней приходил, к Ганке? - спросила она напрямик.

- К ней! Понятно тебе?! Проститься.

- Почему проститься?

- Потому! На фронт ухожу послезавтра... Добровольцем берут. Понятно?

- Ага... - произнесла она тихо и взволнованно.

Николай поднялся. Они стояли друг перед другом. Колька тощий и длинный, как жердь, с длинными руками. Она была ростом почти с него, но, плотная, широкая в бедрах, крупногрудая, казалась ниже.

- А ты со мной простись, - проговорила она, и в глазах ее сверкнули отблески звезд.

- А чего ты мне? - безжалостно спросил он.

Она быстро-быстро задышала, потом, уронив лицо в ладони и отвернувшись, заскулила тихо и обиженно, как побитый щенок.

Николай растерянно потоптался, злость его сразу прошла.

- Все вы мокрые курицы. Не надо. - Он тронул ее за плечо.

Она дернула этим плечом и побежала назад.

Николай стоял на обочине дороги, по-прежнему растерянный. Стоял долго, пока не затих глухой стук ее ботинок по дороге. Затем медленно побрел в сторону Шантары.

* * * *

А Владимир Савельев, все еще сжимая в потном кулаке газетную вырезку, присланную в письме Кружилину, лежал во ржи, которую они сегодня очистили от сорняков, и молча глядел на высыпающие в небе звезды.

Здесь его и нашла бригадная повариха.

Она подошла тихо, неслышно, как большая и сильная кошка. Увидев ее, он быстро приподнялся и, не вставая на ноги, отодвинулся в сторону, будто хотел забиться в глубь хлебов.

- Это я ж, Володя. Не узнал, что ли? - тихо, почти шепотом, проговорила она.

- Узнал. Чего приперлась?

Она присела рядом. Он отодвинулся еще подальше.

Кругом стояла ничем не нарушаемая тишина и темень. Земля была на ощупь еще теплой, как недавно протопленная печка, дневной жар в воздухе еще не потух, не рассосался в темноте. Несмотря на полнейшее безветрие, время от времени уныло шелестели зеленые пока колосья, словно жаловались кому-то на беспощадное знойное лето, в которое они родились, проклюнулись из земли и выросли, да неизвестно вот еще, сумеют ли в такой испепеляющей жаре налить зерна, ради которых люди переносят такие муки.

- Это ты взял газетную статью-то? - спросила вдруг Антонина. - Я видела...

- Ну и что? Там про моего отца.

- Там еще про сына теть Анны. Дай сюда.

- Не дам, - упрямо повторил он.

- Володенька... Он сын ей. Дай, а то потеряешь. Тогда тетя Анна прямо совсем обезумеет.

Слово "обезумеет" подействовало на мальчишку, он, протянув кулак, разжал его. Антонина взяла влажный газетный комочек, расправила осторожно на коленке, аккуратно свернула, поднялась и положила в кармашек фартука.