Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

признавал он сам: «Моя биография сливается с библиографией моих книг». Для завершения картины следует сказать о его признании как историка литературы. Достижениями и репутацией в этой сфере Брюсов дорожил и подавал пример Блоку, Чулкову, Садовскому, чьи работы сохраняют научную ценность. Публикации в «Русском архиве» способствовали реабилитации в глазах публики: оказывается, певец «бледных ног» знает и любит «наше все». Однако утверждения Брюсова о принадлежности Пушкину «Гавриилиады» (в начале ХХ века название писалось с одним «и»), от которой тот отрекся перед императором, были восприняты как выходка декадента, «избравшего себе специальность грязнить память»{103}. Исследование «Лицейские стихи Пушкина» (1907), подвергнувшее аргументированной критике первый том академического издания полного собрания его сочинений, показалось слишком неожиданным для автора без филологического «мандата» и оказалось слишком специальным для присяжных критиков. Неутомимый Лернер, получив от Брюсова книгу с инскриптом «другу Пушкина и моему другу», написал как минимум шесть отзывов на нее: хвалебные общего характера для литературных изданий и критические, с подробным разбором и указанием на недостатки, для специальных{104}. Венгеров привлек Валерия Яковлевича к работе над новым полным собранием сочинений Пушкина не только для написания статей по конкретным проблемам («Пушкин в Крыму») или об отдельных произведениях («Гавриилиада», «Медный всадник»), но как текстолога и комментатора. Высоко ценил его работы Щеголев. В 1910 году Брюсову предложили редактировать сразу два собрания сочинений Пушкина: малое академическое (совместно с Лернером) и для «Библиотеки русских писателей» издательства «Деятель» — но оба не состоялись по независящим от него причинам{105}. Не увидела свет и подготовленная им для издательства «Альциона» книга «А. С. Пушкин. Суждения о всемирной литературе, собранные систематически под редакцией и с предисловием Валерия Брюсова».

В 1910 году Брюсов задумал книгу «Околдованный поэт» — максимально полный свод фактических данных о Тютчеве. «Довольствуясь скромной ролью летописца, я не принимаю на себя притязательных и ответственных обязанностей биографа», — заявил он в предисловии{106}, дальше которого дело не продвинулось. Каролина Павлова, автор слов о «святом ремесле» поэта, умерла в полном забвении, немного не дожив до первого выпуска «Русских символистов». Первую работу о ней Брюсов напечатал в 1903 году, а через двенадцать лет выпустил двухтомное собрание ее сочинений, замеченное в основном специалистами. Владимир Княжнин увидел в нем «и ряд не исполненных редактором обещаний, и невероятное изобилие опечаток, и хаос, царящий в текстах, и неполноту, и комизм примечаний, предисловий и послесловий»{107}, хотя в позднейших изданиях Павловой брюсовская работа оценивается выше. Исключение составил отзыв Ходасевича, развенчавшего саму поэтессу: «Муза Павловой умна — и необаятельна. К тому же бывает она скучновата. Холодная и рассудочная, она не из тех, с кем хочется побыть с глазу на глаз, чтобы „отвести душу“. […] Не от сердца, но от сухого разума эти стихи». В кого на самом деле метил рецензент, догадаться нетрудно.

Глава тринадцатая

«Любуюсь вами, ваш огонь деля…»

1

23 января 1914 года, оправляясь после тяжелой душевной травмы, Брюсов писал в стихотворении «Юношам»:

Мне всё равно, друзья ль вы мне, враги ли,

И вам я мил иль ненавистен вам,

Но знаю, — вы томились и любили,

Вы душу предавали тайным снам…

И вы за то мне близки и мне милы,

Как стеблю тонкому мила земля:

В вас, в вашей воле черпаю я силы,

Любуюсь вами, ваш огонь деля…

Таким живу, таким пребуду вечно, —

В моих, быть может, чуждых вам стихах,

Всегда любуясь дерзостью беспечной

В неугасимых молодых зрачках!

Валерия Яковлевича всегда окружали молодые — в двадцать, тридцать, сорок и пятьдесят лет. Они шли к ровеснику, старшему товарищу, мэтру, учителю, поэтому воспоминаний о разговорах с ним про стихи так много и они похожи друг на друга: Брюсов вежлив, внимателен и деловит, просит читать стихи вслух, оставляет рукопись у себя и назначает новую встречу, во время которой разбирает стихотворение за стихотворением, указывает на формальные недостатки и дает советы. Он не отвечал на вопрос «Стоит ли мне писать стихи?», но давал «путевку в жизнь» тем, кого считал достойными, даже если они не могли прийти в себя после, казалось бы, разгромного разбора их творений. Или, напротив, осторожно советовал заняться чем-либо другим — переводами, критикой, философией.

Из множества свидетельств я выбрал одно, хотя оно может показаться наиболее уязвимым с исторической точки зрения, поскольку взято не из дневника или мемуаров, а из художественного произведения. Сделаем исключение для романа Константина Большакова «Маршал сто пятого дня», первая книга которого «Построение фаланги» вышла в 1936 году. Итак, начинающий поэт Глеб Елистов в 1912 году принес стихи в редакцию «Русской мысли» в Ваганьковском переулке (ныне Староваганьковский; дом не сохранился, на его месте книгохранилище РГБ).

«Брюсов заглянул сюда, словно он пробегал мимо, хотя передняя была тут же за дверью, и было слышно, как он раздевался. Вытирая платком усы и бороду, он неуверенно поклонился с порога.

— Кто, господа, первый?

Поднялась худая, в тени сидевшая дама. Лицо у нее было скрыто густой вуалеткой. Брюсов шире приоткрыл дверь, пропуская ее вперед, и опять с тем же неуверенным поклоном оставил переднюю.

Очередь Глеба была последней.

Ну да, конечно, это был педагог, — его не обмануло первое впечатление, — сухой, нелюбимый классом и очень строгий преподаватель латинского или греческого. Он без улыбки, не перебивая, учтиво выслушал довольно несвязное бормотание, почему и зачем попал в его кабинет этот посетитель.

— Вы принесли мне что-нибудь? — спросил он, когда Глеб замолк.

— Да… Собственно, я хотел бы… У меня есть с собой несколько стихотворений. Если позволите… — растерянно, не находя нужных слов, бормотал Глеб.

— Очень хорошо, — гортанно и отрывисто, как будто пролаял, а не проговорил мэтр. — Вы мне их оставите? Благодарю вас. В следующий вторник, если вы только пожелаете, я смогу побеседовать с вами о них.

Он задал еще несколько вопросов, но каких-то неживых, словно расспрашивал иностранец, совершенно не представляющий, как живут люди в этой стране. Ответы не могли завязать беседы. Потом с поклоном пожал руку и учтиво проводил до самой передней.

Второй визит был значительно продолжительней. Мэтр предложил Глебу вслух прочесть все его вещи, которые он оставил у него в первый раз. После каждого прочитанного стихотворения отрывистыми, быстрыми фразами делал он свои замечания. Он совершенно не касался содержания, он ничего не говорил о том, удалось ли или не удалось молодому поэту выразить, что его занимало или привлекало, и когда Глеб сам решился спросить об