Певерил Пик - Вальтер Скотт

— Многие на моем месте постарались бы не допустить этого свидания, — внушительно сказал он, — но я доверяю вам, хотя вы оба ещё очень молоды и подвержены соблазнам, присущим вашему возрасту. В доме есть люди, которым не следует знать, что вы встречались ранее. Поэтому будьте осторожны и держите себя так, будто вы незнакомы.

Как только майор повернулся к ним спиной и, взяв лампу, что стояла в прихожей, проследовал во внутренние покои, Джулиан и Алиса обменялись взглядами; во взоре Алисы сквозила печаль, смешанная со страхом, а взор Джулиана говорил о мучивших его сомнениях. Взгляд этот был мимолётным: Алиса догнала отца и, взяв у него лампу, пошла впереди, освещая путь в большую, обшитую дубом гостиную, где, как уже говорилось, Бриджнорт проводил в тоскливом одиночестве долгие часы после смерти своей супруги и других членов семьи. Сейчас гостиная была освещена как для парадного приема, и там уже сидело человек пять-шесть, одетых в чёрную, простую и грубую одежду — излюбленный костюм пуритан того времени, выказывавших таким образом своё презрение к роскоши и обычаям двора Карла II, где самое ошеломляющее щегольство, равно как и излишества всякого другого рода, считались последним словом моды.

Джулиан окинул быстрым взглядом мрачные и суровые лица тех, кто составлял это общество: людей искренних, быть может, в своём стремлении к нравственному совершенству, но уж чересчур приверженных к показной простоте в одежде и обхождении, свойственной тем древним фарисеям, которые выставляли напоказ свои филактерии и хотели, чтобы все видели, как они постятся и с какой суровой неукоснительностью соблюдают закон. Почти на всех были чёрные плащи, простые, узкие кафтаны прямого покроя, без кружев и шитья, чёрные фламандские панталоны, обтягивающие ногу чулки и тупоносые башмаки с большими бантами из саржевой лепты. Некоторые были обуты в огромные свободные сапоги из телячьей кожи, и почти у каждого на кожаном темно-коричневом или чёрном поясе висела длинная шпага. У двоих-троих старших по возрасту, чьи волосы уже поредели от времени, на голову до самых ушей была напялена ермолка из чёрного шёлка или бархата, сидевшая так плотно, что наружу не выбивался ни единый волосок, уши же, как это можно заметить на старинных портретах, весьма некрасиво оттопыривались, за что пуритане и получили от своих современников презрительное прозвище «лопоухих круглоголовых».

Эти достойные люди сидели на поставленных в один ряд вдоль стены старинных стульях с высокой спинкой; они не смотрели друг на друга и не разговаривали между собой, погрузившись в собственные размышления или, подобно собранию квакеров, ожидая, когда на них снизойдет божественное вдохновение.

Майор Бриджнорт степенным шагом обошел это почтенное общество, держась с той же важностью, что и сами гости. Он останавливался поочередно перед каждым, излагая, по-видимому, события этого вечера и обстоятельства, вынудившие наследника замка Мартиндейл воспользоваться гостеприимством обитателей Моултрэсси-Холла. От вестей, принесенных майором, гости, каждый в свою очередь, заметно оживлялись, подобно статуям в сказочном дворце, приходящим одна за другой в движение от прикосновения волшебной палочки. Слушая хозяина дома, они бросали на Джулиана взгляды, в которых любопытство было смешано с высокомерным презрением и сознанием собственного духовного превосходства; впрочем, несколько раз в этих взорах довольно явственно проглянуло сострадание. Певерилу было бы гораздо труднее выдержать этот вызывающий взгляд, не будь он сам поглощен наблюдением за движениями Алисы; она прошла через комнату и, коротко ответив шепотом тем из присутствующих, которые к ней обратились, уселась подле закутанной по самую макушку старой дамы — единственной представительницы прекрасного пола среди гостей — и завела с ней серьезный разговор; это избавило её от необходимости смотреть на остальных гостей и встречаться с ними взглядом.

Однако вскоре отец отвлек её вопросом, на который нужно было тут же дать ответ.

— Где мисс Деббич? — спросил майор.

— Она ушла, как только стемнело, навестить старых знакомых здесь по соседству и ещё не вернулась, — отвечала Алиса.

Майор Бриджнорт недовольно покачал головой и, не удовлетворившись этим, сказал, что решил более не держать в своём доме гувернантку Дебору.

— В моем доме останутся только те, — громко заявил он, ничуть не смущаясь присутствием гостей, — кто знает, как надлежит вести себя в скромной и рассудительной христианской семье. Тот, кто желает большей свободы, должен оставить нас, он нам чужой.

Выразительный гул, которым в те времена пуритане выражали одобрение мыслей, высказанных именитым священником с церковной кафедры или друзьями в частной беседе, поддержал суждение майора, и увольнение несчастной гувернантки было, по-видимому, неизбежно, поскольку её уличили в нарушении семейных традиций. Даже Певерил, хотя в начале его знакомства с Алисой своекорыстие и болтливость гувернантки пришлись ему очень кстати, с удовлетворением услышал об её отстранении от должности — настолько хотелось ему, чтобы в трудных обстоятельствах, которые вот-вот могли возникнуть, Алиса находилась под надзором и опекой особы, обладающей лучшими манерами и менее сомнительной неподкупностью, чем мисс Дебора Деббич.

Почти тотчас же вслед за этим разговором в дверях появилась длинная, изможденная и морщинистая физиономия слуги, одетого в траур; голосом, более напоминающим заупокойный звон и едва ли подходящим для приглашения к пиршеству, он возвестил, что в соседней комнате накрыт стол. Бриджнорт занял место во главе процессии и, с дочерью по одну руку и старухой пуританкой, о коей мы упоминали выше, по другую, отправился в столовую, сопровождаемый гостями, которые без соблюдения какого-либо особого порядка и церемоний двинулись за ним туда, где их ожидал обильный ужин.

Таким образом, Певерила, имевшего в соответствии с обычным церемониалом право выступать впереди других — чему в то время придавали гораздо большее значение, нежели ныне, — оставили в арьергарде, и он мог бы оказаться замыкающим шествие, если бы один из посетителей, который почему-то замешкался в гостиной, не поклонился и не уступил ему очередь, незаконно перехваченную другими.

Этот учтивый поступок, естественно, побудил Джулиана пристально посмотреть на человека, оказавшего ему такую честь, и, окинув взглядом его лицо, от надвинутой на лоб мятой бархатной ермолки до завязок под подбородком, он узнал своего вчерашнего спутника, назвавшего себя Гэнлессом.

За столом, когда их всех усадили и когда, следовательно, у Джулиана была полная возможность внимательно наблюдать за интересующим его гостем, не нарушая при этом благопристойности своего поведения, он то и дело поглядывал на него. Сначала он сомневался, полагая, что память его обманывает, ибо другой костюм совершенно изменил внешность этого человека; да и в чертах его не было ничего выдающегося или примечательного — это было одно из тех заурядных лиц, на которые мы смотрим, почти их не замечая, и которые забываются сразу же, как только мы отводим глаза. Но воспоминание вернулось, стало более отчетливым и заставило Джулиана с особым вниманием следить за поведением человека, приковавшего к себе его взор.