Через Кордильеры - Иржи Ганзелка

Правительственная железнодорожная ветка

Перу — один из крупнейших производителей нефти в Южной Америке. В 1947 году здесь было добыто почти 13 миллионов бареллей нефти. Наряду с Колумбией Перу располагает самыми большими запасами нефти на всем тихоокеанском побережье Южной Америки.

Но Перу располагает этими запасами до тех пор, пока они находятся под землей. Дело в том, что четыре пятых всей продукции держит в своих руках компания «Интернейшнл петролеум корпорейшн», которая является филиалом компании «Империал ойл оф Канада». А та представляет собой не что иное, как звено североамериканского треста «Стандарт ойл оф Ныо Джерси».

Почти всей подземной добычей Перу владеет американская компания «Серро-де-Паско корпорейшн». Компания «В. А. Грейс» для разнообразия контролирует перуанский сахар и воздушное сообщение. Об остальном производстве сахара заботится немецкий предприниматель Гильдевдмейстер. Англичане держат в своих руках все перуанские железные дороги, вернее — не совсем все. Ради объективной истины нужно сообщить, что целые 212 километров пути принадлежат перуанскому правительству.

Таким образом, в какую отрасль промышленности Перу пи заглянуть, предстает одна и та же картина. Американский писатель Джон Хантер в своей книге «Inside Latin America» раскрывает суть ее одной фразой: «Peru is a classic example of economic imperialism by foreigners; outsiders control almost everything». — «Перу — это классический пример экономического империализма иностранцев; они контролируют почти всё».

Не меньшее проклятие для страны и то, что свободный капитал сосредоточен в руках небольшой кучки людей. Если перуанцы и участвуют в предпринимательстве, то это опять же состоятельные единицы, владельцы крупных латифундий, вкладывающие избытки своих доходов лишь в те отрасли промышленности, к которым их допускают иностранцы.

Поэтому перуанская экономика стоит на глиняных ногах. Емкость перуанского рынка предельно ограничена. Значительную долю торговли и промышленного предпринимательства распределяет между собой небольшой замкнутый круг людей. Ему недостает надежной базы — широких масс потребителей. Последствия этого сказываются на каждом шагу.

Наиболее заметный показатель — курс доллара, который до мелочей регулирует перуанскую экономику. Официальный курс 6,50 солей за доллар — это курс теоретический. Дешевые доллары правительство распределяет лишь среди своих поставщиков экспортируемого оружия и некоторых продуктов. Зато свободный курс доллара подвергается любым отклонениям. Во время нашего пребывания в Лиме за две недели курс упал с двадцати двух до четырнадцати солей за доллар, в следующую неделю он снова поднялся до восемнадцати и продолжал колебаться на этом уровне.

Разумеется, такая неустойчивость бьет прежде всего по карману потребителя, который к стоимости товара должен приплачивать целому ряду торговцев высокий процент налога за риск. Большинство мелких и средних предпринимателей боится покупать, потому что в такой обстановке их расчеты строятся на песке. Если колебания курса не происходят автоматически, ведущие предприниматели вызывают их искусственно, чтобы создать условия для спекулятивных сделок. Достаточно одному перекупщику бросить в банки и меновые конторы несколько тысяч долларов, как рынок, ограниченный узким кругом людей, не сможет их переварить.

В свое время перуанское правительство поддерживало существование торговых джунглей законом, подобный которому вряд ли найдется еще где-либо на свете. В Перу кто угодно мог открыть себе в банке счет в любой валюте. Можно было иметь и несколько счетов: один — долларовый, другой— в швейцарских франках, третий — в фунтах, остальные— в аргентинских песо или в бразильских крузейро. После этого он мог заниматься спекуляцией на одних лишь переводах со своих текущих счетов. Лишь в июне 1947 года правительство ликвидировало эту вреднейшую систему государственного покровительства валютным спекуляциям и выкупило валютные счета. Но главное затруднение перуанской экономики тем самым решено не было, правительство не смогло поддержать покупательную способность простых людей.

В 1938 году неквалифицированный рабочий в Лиме зарабатывал два с половиной соля в день. Специалист получал десять. После войны дневной заработок неквалифицированного рабочего достигал восьми солей, и двадцать солей получал рабочий квалифицированный. Таким образом, повышение произошло в первом случае втрое, во втором — вдвое.

А цены? В 1938 году на приличный обед в ресторане хватало двадцати сентаво. Такой же обед в 1949 году стоил в тридцать раз дороже — шесть солей. Килограмм картофеля в 1938 году стоил два сентаво. За одиннадцать лет цена его выросла в восемьдесят раз. Официальная цена литра молока была установлена в 60 сентаво, но после этого молочные лавки сразу «высохли», а дойные коровы пошли на убой, потому что на мясе можно было заработать больше, чем на молоке. Едва правительство ликвидировало контроль над ценами на мясо, как цена говядины за одну ночь поднялась с шести до тринадцати с половиной солей.

Катастрофически низкий жизненный уровень отражается не только в сельскохозяйственном производстве. В Касапальке, одном из крупнейших горнозаводских центров Перу, рабочие единоборствуют с камнем за каждый килограмм серебра, цинка и меди на высоте около четырех с половиной тысяч метров над уровнем моря. Несмотря на это, мало кому из горняков за свою жизнь удается познать, что такое хорошо натопленное жилище, ковер на полу, зубная щетка, книга, ванная с горячей водой или театр. Все это, конечно, в Касапальке есть, но лишь в фешенебельном отеле, предназначенном для высокопоставленных служащих рудников, главным образом американцев, да еще в нескольких роскошных виллах рядом с отелем. Здесь имеются библиотеки, салоны, бильярдные, автоматизированные кегельбаны, бары и читальные залы. Это кусочек нью-йоркского Лонг-Айленда, перенесенный в перуанские горы.

Пышная роскошь, которой окружены несколько иностранцев в Касапальке, тем более бьет в глаза, что здесь нет перехода между нею и нищетой всех жителей горняцких поселков. Здесь не хватает среднего слоя, который в европейских странах удерживается на поверхности жизни мелкой торговлей, ремеслом или службой на высоких должностях. Здесь существуют только две крайности. Пропасть между ними непрерывно углубляется колониальным неравноправием заработной платы.

Горняк в Касапальке за день работы — при условии, что он ее найдет, — заработает самое большее десять солей. То есть три сотни в месяц. Иностранцам на этих шахтах платят долларами. Зарплата начальников достигает 1500 долларов в месяц, то есть примерно 30 тысяч солей, а стоимость проживания в отеле обходится в заработок шахтера. Таким образом, соотношение окладов и заработков — сто к одному, но бывает и хуже.