Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

«Долженство на Царях лежит от Самого Бога возложенное на них», — восклицал Прокопович, — а потому «не грех им во воли своей избирать себе наследника, но и грех есть не избирать»[521]. Прокопович идет в своем изложении проторенным путем, рассматривая подобное в русле частновладетельного права. Раз обычный глава семьи может назначать себе наследника, причем не обязательно старшего сына, но и любого другого, то значит, и Монарх имеет подобное неотъемлемое право.

Просто оторопь берет от столь примитивной, если не сказать, перевернутой «логики» в сочинении одного из самых образованных людей своего времени. Ведь Царь передает наследнику не кобылу, дом или усадьбу; он передает священный долг, обязанность, послушание, ответственность перед Богом, а потому достоинства наследника измеряются далеко не только умом, талантом, деловыми способностями и личной преданностью отцу, но в первую очередь — мерой благочестия. Этим убиенный Царевич Алексей был наделен в достаточной мере, а потому так трудно было изгладить его имя из православной среды, а шире говоря — из памяти народной.

Самая трудная задача, стоявшая и перед Петром I, и перед Феофаном Прокоповичем, обозначить «регламент» избрания наследника, если детей у Монарха не имеется или они представляются ему «недостойными». С этой задачей ни повелитель, ни его преданный клеврет так и не справились. «Регламента» не получилось, потому что и не могло получиться. У Прокоповича в этой связи приведена совершенно невнятная формула. «Но что делать народу, когда Государь умрет, не оставив по себе, ни на словах, ни на письме определенного наследника, ответствуем на сие: народ, понеже волю свою вечно отдал Государю своему, и на его волю весьма себя возложил, и содействовал в том Божие смотрение, то и по смерти Государя своего должен сам его волею управляться. И понеже в таком случае не явно известна народу воля Государя умершего, того ради должен народ всякими правильными догадками испытывать, какова была или могла быть воля государева»[522].

Феофан Прокопович прожил до 1736 года. Что творилось после смерти «державного гения», ему было хорошо известно. Борьба родовых клик, заговоры, перевороты следовали один за одним. Ни наличие «завещания», как было в 1727 году в случае с Екатериной I, ни его отсутствие, как то было после смерти Петра II в январе 1730 года, ничего принципиально не меняло. Народ никакими «правильными догадками» ничего не решал, и решать не мог. Все решала группа лиц, оказавшихся в данный момент у кормила власти при помощи гвардейских полков. С 1725 года по 1730 год, за пять лет, в России сменилось четверо монархов: Петр I, Екатерина I, Петр И, Анна I.

После восшествия на Престол Анны Иоанновны (1693–1740) в феврале 1730 года — племянницы Петра I, хотя была жива дочь Преобразователя Елизавета, Россию постигла страшная напасть: нашествие немцев, та самая «бироновщина», которая навсегда осталась знаком полного презрения власть имущих к России и русским. Все это Прокопович успел лицезреть, и все это возникло в значительной степени благодаря тому произволу, который установился в делах престолонаследия монаршей прихотью, теоретиком которой и являлся Феофан Прокопович.

В переориентации всего национально-государственного строя жизни Петр Первый добился много, но не осуществил главного. Ему не удалось «отменить Русь», и на ее основе учредить исключительно светскую великую империю, хотя формально и зримо она с Петра I и началась. Однако до самого конца монархической власти в России, духовные установки давали о себе знать в разных направлениях политической деятельности Империи: от отмены смертной казни дочерью Петра Императрицей Елизаветой (1709–1761, Императрица с 1741) до вступления России в Первую мировую войну в 1914 году.

Вместе с тем нельзя не согласиться с исторически обусловленным выводом о том, что, как удачно выразился замечательный наш культуролог Ф.А. Степун (1884–1965), революции всегда начинаются «с революционных поджогов господствующего миросозерцания»[523], а следовательно — к тому всеобщему «пожару», который сжег Россию в 1917 году, Петр I не может не быть непричастным.

Послесловие

В великой летописи Отечества непросто отыскать сколько-нибудь продолжительный период, скажем, 20–30 лет, когда бы Россия мирно развивалась, не тревожимая внешними силами и не сотрясаемая внутренними неурядицами и распрями. За тысячу лет своей истории, почти две трети всего этого огромного срока Россия провела в войнах, на полях сражений за национальное и государственное выживание и самоутверждение. Русское государство на протяжении веков постоянно являлось жертвой агрессии с Юга, Востока и Запада.

И удивительное чудо — иного определения тут и подобрать нельзя, состояло в том, что Россия выжила, выстояла наперекор непреодолимым обстоятельствам и самым неблагоприятным — географическим, климатическим, экономическим и геополитическим условиям своего исторического бытия. При этом, до самого крушения Монархии в 1917 году, она сохраняла свою национально-культурную идентичность, невзирая на бурные процессы «модернизации» и «вестернизации», сотрясавшие страну особенно сильно начиная с Петра I, т. е. с рубежа XVII–XVIII веков.

Время Царя Алексея Михайловича — высшая точка мироявления Русского Царства, период существования уникального Государства-Церкви, когда закон сакральный и закон формальный пребывали в гармоничном и неразрывном единстве. Несмотря на то, что Россия уверенно развивалась, вводилось множество «новаций» и «улучшений», духовный строй государства и социума не подвергался качественным трансформациям. Духовная память и духовное единение «высших» и «низших» социальных слоев оставались неделимыми. Даже Раскол серьезно не поколебал подобной нравственно-государственной монументальности Руси.

Однако политика «улучшения» церковного обряда неизбежно давала о себе знать. Хотя Алексей Михайлович постепенно пересмотрел свое отношение к конфликту Митрополита Филиппа и Иоанна Грозного и не признал неправоту Самодержца, на сложившиеся общественные представления влияли другие, общеисторические факторы. Митрополит Филипп продолжал противопоставляться Первому Царю и его духовному наставнику Митрополиту Московскому и всея Руси (1542–1643) Макарию. Под сомнение подпадал и Стоглавый Собор 1551 года, чьи решения служили историческим обоснованием «старого обряда».

Суд над деяниями Стоглавого Собора произошел на Церковном Соборе зимой 1666–1667 года, отрешившем от Первосвятительского сана Патриарха Никона. Одновременно соборяне вынесли и определения, касавшиеся русской богослужебной практики. «О значении честного креста, сиречь о сложении двою перстов, и о сугубой аллилуйи и о прочем, еже писано не разсудно, простотой и невежеством, в книге Стоглаве, и клятву, юже без рассуждения и неправильно положена». Результатом стало решение, полностью отменявшее Стоглавый Собор: «Тую неправедную и безрассудную клятву Макариеву и того собора разрешаем, и тот собор не в собор, и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть»[524].