Пламенем испепеленные сердца - Гиви Карбелашвили

Юноша подивился несвойственной деду шутке и потому поспешил продолжить:

— Твоя правда, дедушка. Уже и ныне заметно, что стрельцы на состоятельных и бедных поделены. Бедные им, состоятельным, в руки прямо смотрят, едва ли не раболепствуют перед ними, за ковшик медовухи в услужение идут. А состоятельные то и дело принуждают их работать на себя до седьмого пота, а иногда и плетями потчуют. Больше того, отнимают жен, обращаются, как с дурачками, мальчишками на побегушках, гоняют на базар, шкуру дерут.

— Про смутьянов упомянул ты давеча, — вставил Чолокашвили, желая выложить перед царем все знания своего подопечного.

— Как раз незадолго до твоего прибытия случился медный бунт. О бунте том судить надобно осмотрительно, ибо причины одни были сказаны, а на деле они иные, как мне думается.

— Что это за медный бунт? — спросил Теймураз настороженно.

— Долгая история…

— Время у нас есть, божьей милостью. Я тебе еще там, дома, велел проведать все о царском дворе и вижу, не сидел ты сложа руки да смежив веки. Не только недруга, а и друга своего должны мы знать хорошо. Неизвестного доброжелателя и врагу не пожелаю.

Теймураз и Чолокашвили обратились в слух, и Ираклий начал рассказ:

— Задолго до моего приезда, в тысяча шестьсот пятьдесят третьем году, Польше была объявлена война за окраину, которая по сути такой же российский край, как, скажем, Имерети часть Грузин.

— А язык у них единый? — сдвинул брови Теймураз.

— Разница невелика, без толмача изъясняться они меж собой могут.

— Выходит, и народ единый, — подвел черту Теймураз и умолк.

— Так вот, Московскому двору большие деньги понадобились на ту войну. Стали собирать деньги.

Год спустя после начала затяжной войны приступили по повелению государя чеканить новые серебряные монеты — германские ефимки переплавили на русские ефимки, хотя германские ефимки принимались казной за пятьдесят русских ефимок. Тем самым доход казны сильно вырос. Тогда же вышло повеление государя переплавить десять тысяч пудов меди на мелкую монету — полтинники, полуполтинники, алтынники и гривенники, притом из фунта меди, красная цена которому на базаре была двенадцать копеек, выходило десять рубликов.

— Пол-тин-ник?… — растянул Теймураз.

— Это полрубля или десять пятаков, пятьдесят копеек, — пояснил Ираклий. — Полуполтинник — пять пятаков или двадцать пять копеек, гривенник — два пятака, десять копеек. Алтынник — три копейки, алтынниками и скупцов, скряг именуют.

— Вот когда казне прибыль была! — ввернул слово Георгий Чолокашвили.

— Прибылью той увлеклись многие из бояр и знати, а особенно первый визирь не знал предела. За рол, овитыми потянулись и те из черни, кто чеканил монету, вел счет ей. Грели руки кто как мог. А к недавнему времени, еще до вашего прибытия, медных денег за девять лет скопилось больше, нежели товара на рынках да базарах, потому-то в народе все больше закрадывалось сомнение касательно медных денег. К этому добавилось то, что казначейство стало изымать из обращения серебряную монету, тем самым медные деньги еще больше обесценивались, рыночные цены поднимались, те, кто раньше продавали свой товар и накопили медные деньги, чуть ли не полностью разорились. Хлеб и соль вздорожали небывало. А тут еще случились на беду недород и чума, окраинные и малороссийские стрельцы потерпели поражение, что повлекло утерю Гродно, Могилева, Вильны. Обнищал народ, надорвался. Зато царедворцы, всякая родня да церковная знать обогатились несказанно. Незадолго до твоего прибытия, перед самым бунтом, царский двор, которому не удавалось ничего приобретать на медные деньги, повелел продавать некоторые товары только казне. Над преступившими этот порядок, как и над теми, кто чеканил фальшивую монету, учинялась жесточайшая расправа. Тогда-то и началась смута в народе и среди стрельцов тоже.

— Какие это были товары, подлежащие обязательной продаже только казне? — спросил Теймураз.

— Пенька, поташ, или белое вещество, что получают из золы разных растений и применяют для мыловарения, говяжье сало, юфть — мягкая кожа, что на седла у нас идет. Сюда же, к этим товарам, отнесли и соболей, очень уж дорогой мех, и глаз ласкает, и тело греет.

— Мех для торговли с заморскими державами годится, много добра могли нажить на нем, а остальное, видно, для походов да ратных дел приобретали.

— Весь этот драгоценный и трудный для добычи товар должен был продаваться казне за медные деньги, а казна продавала его иноземцам за серебряные монеты. На земском соборе во всеуслышание было сказано, что первопричина разорения и всех бед страны в медных деньгах. Мольбам и прошениям простолюдинов конца не было. Государя умоляли избавить народ от медных денег и фальшивомонетчиков. Приказ тайных дел по велению государя стал хватать и пытать тех, кто самовольно чеканил монету. Расправлялись с ними жесточайшим образом — отрубали руки и ноги, заливали в рот расплавленное олово. Отчаявшийся народ распространил так называемые «воровские листы», в которых Милославские, Ртищевы, Хитровы, Башмановы и другие вельможи были объявлены изменниками царя, тайными польскими соглядатаями.

— Тут непременно и иноземцы были замешаны, — заметил Теймураз.

— Без этого не обошлось, наверно, — снова осмелился вставить слово Чолокашвили.

— Многие царедворцы и вправду оказались уличены в казнокрадстве, однако государь воздержался…

— Это не требует объяснений, сынок. Наказание вельмож связано со многими сложностями. Мне это понятно, — тяжело вздохнул Теймураз и опять провел указательным пальцем по лбу. Ираклий продолжал:

— Государь не оставил без наказания ни одного из воришек, а вот крупные казнокрады преподнесли дары тому же Милославскому и вышли сухими из воды. Бунтовщики сговорились меж собой, они не стали делить расхитителей на крупных и мелких. Первейшей их мишенью был Илья Данилович Милославский. Подготовленный в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июля бунт был осуществлен двадцать пятого же голытьбой да частью стрельцов, среди которых были распространены слухи, будто бояре, изменники государя, выполняли волю польского двора. Шведские соглядатаи чрезвычайно заостряли внимание на голоде и бедах московитян, подстрекали к выступлениям против государя. Начался бунт на рассвете двадцать пятого июля — на Сретенке, Лубянке, подле вывешенных там обвинительных листов, стали собираться люди, и начали читать громко те листы. До того дело дошло, что капитан князь Кропоткин приказал своему ротному барабанщику бить в барабан, дабы заглушить людской гул. Одни двинулись к кремлевской площади — там собрались тысяч пять бунтовщиков, а другая часть толпы направилась в Коломенское, где пребывал царь со своим семейством, четырнадцатью домочадцами. По пути к толпе присоединилось еще множество смутьянов. В коломенском дворце бунтовщиков никто не ждал, там спешно готовились к дню ангела сестры государя Анны Михайловны. Государыню обслуживала едва ли не добрая сотня приближенных, не говоря уже о царской свите и сторожевых, которых было не меньше пятисот.

Несметная толпа смутьянов дерзко обступила коломенский дворец и забросала вышедших утихомирить их бояр прошениями, среди которых первейшей была просьба доложить об их приходе государю, только-только вышедшему из храма после утренней молитвы.

Государю доложили, и в окружении стражников-стрельцов, охранявших его, он вышел к пробравшейся во двор дворца толпе.

Двое мужиков — Лука Жидкий и нижегородец Михаил Жедринский — шапками подали государю челобитные и стали просить, чтобы он без промедления наказал изменников.

Государь неторопливо воздел десницу и громко, однако же степенно, спросил, кто такие будут изменники, что вы, мол, желаете и о какой измене речь ведете.

Толпа загалдела. Государь стал успокаивать толпу, строго упрекнув за невоздержанность.

Царское семейство и те, кого смутьяны требовали выдать на казнь, заперлись в своих покоях и от страха дара речи лишились.

— Ты-то где был? — приглушенно спросил Теймураз.

— Подле государя, — ответил Ираклий и продолжил: — Под конец государю и боярам удалось утихомирить толпу, посулив уменьшить подать. Государь обещал также найти и строго наказать вороватых бояр, однако же сказал, что содеет это без чьей-либо помощи, ибо только он сам вправе и казнить и миловать. В знак расположения и согласия государь возложил даже свою десницу на плечо одного из смутьянов, — крепкого да рослого молодца.

— А потом? — спросил тихим голосом Теймураз.

— А потом того же молодца вздернули на виселице перед коломенским дворцом.

— Этого уж делать не надобно было.

— Не так-то просто дело обстояло, дедушка. Покинув Коломенское, толпа вернулась в Москву, разбойно налетела на хоромы бояр и давай разорять все окрест, дворцы да все состояние Шорина, Задорина и других пеплом развеяли. На том, однако ж, не остановились — снова двинулись на Коломенское, грозились разнести в пух и прах царский дворец, куда к тому времени успели и стрельцов согнать несметно, они-то и встретили смутьянов.