Мое самодержавное правление - Николай I

Ни ружейный огонь, ни картечь не могли удержать увлеченного отвагой Украинского батальона. Он ворвался вместе с турками в лагерь, откуда, подобно Азовскому полку, был также быстро отброшен, и только с помощью давно сражавшегося в лесу Днепровского батальона, а также уцелевшими остатками азовцев и двинутого на помощь 20-го егерского полка с уланами генерала Ностица, мог отступить, удерживая стремительный напор турецких войск.

Генерал Симанский, только что прибывший к месту боя, был убит в ту минуту, когда штурмующие были опрокинуты и преследуемы массами неприятельской кавалерии».

Прерывая здесь подлинный рассказ принца Евгения[316] об этом кровопролитном деле, мне остается добавить, что к ночи 19 сентября весь отряд его собрался вновь у деревни Гаджи-асаклар, где оставался вагенбург[317] при небольшом прикрытии.

Со стороны генерала Бистрома атака была столь же неуспешна. Предпринятая с тремя батальонами лейб-гренадер и лейб-егерей, которые смело устремились на укрепление и даже достигли рва, она была отбита метким огнем турецкой пехоты, несмотря на троекратно повторенное нападение.

Потеря в обоих отрядах простиралась до 2000 нижних чинов и двух генералов. Кроме того, пал Генерального штаба капитан Вельяминов-Зернов и тяжело ранены все батальонные командиры гвардейских частей.

Главною причиной неудачи сражения 18 сентября 1828 г. были не только наши слабые силы, но и местность, на которой происходили действия. Турецкий укрепленный лагерь на высотах Куртме, господствующих над всею окрестностью, представлял для обороны большие выгоды.

Вся западная оконечность высот была опоясана лесом и кустами, столь густыми, что атакующие войска лишены были возможности развернуть свои части и установить артиллерию для обстреливания укреплений. В особенности со стороны принца лесистая местность была до того пересечена, что вся кавалерия оставалась в бездействии, а артиллерия, сжатая на тесном пространстве, могла открыть огонь с слишком дальней дистанции.

Расстояние между отрядами генерала Бистрома и принца было так велико, что звук выстрелов едва достигал до слуха с той и другой стороны, отчего не было ни единства, ни связи в движениях и каждый отряд дрался с неприятелем отдельно. Леса и глубокие овраги без дорог совершенно разобщали войска на всем протяжении, что и побуждало генерала Бистрома, ближе других знакомого с местностью, так упорно отклонять нападение.

Только в южном направлении от турецкого лагеря, по Бургасской дороге, высоты были более открытые, и оттуда с выгодой можно было повести атаку; но для этого требовалось втрое более войск, чем было у нас под рукою, и что, при слабости всего осадного корпуса под Варной, было даже немыслимо.

Оба начальника отрядов с полным самоотвержением исполнили дело, предпринятое против их собственной воли и убеждения. На долю принца Виртембергского выпала более трудная борьба, и мужество, доказанное им на полях сражений прежних войн, не изменило ему ни на минуту в критическом положении отряда 18 сентября.

Стойко удерживал он напор турок своим арьергардом под начальством генерала Деллингсгаузена и не прежде дал сигнал к отступлению, когда замолкли вдали последние выстрелы отряда генерала Бистрома.

В своих личных суждениях об этом несчастном деле принц находит двух виновников: графа Дибича и Сухозанета. Более всего – первого из них, как давнишнего его врага, еще со времени Кульмского сражения в 1813 году, и который будто бы из мести хотел погубить его.

Смею думать, что столь важное обвинение, по крайней мере – преувеличено. Скорее можно и должно допустить, что если бы граф Дибич, которому нельзя отказать в военной опытности и даже дарованиях, лично осмотрел местность и расположение турецкого лагеря, то, несомненно, убедился бы в безуспешности атаки столь малым числом войск и не настаивал бы у государя на исполнении ее.

Во всяком случае, было ли это последствием непримиримой вражды, или простою, хотя значительною ошибкой, но сражение 18 сентября 1828 г. невыгодно отразилось на ход осады. Паша Омер-Врионе, ободренный своим успехом, укреплялся более и более на неприступных высотах и тем поощрял гарнизон Варны к обороне крепости до последней крайности.

20 сентября дошел, чрез лазутчиков, до государя слух, что Омер-Врионе ищет обойти позицию генерала Бистрома и с этою целью пробивает сквозь леса и кустарники новую дорогу от своего левого углового укрепления. Этим средством он мог неожиданно напасть в тыл нижнего блокадного отряда и, опрокинув его, поставить в безвыходное положение.

По важности своей известие это требовало точного исследования, и генерал Бистром, вследствие личного повеления государя, возложил на меня эту обязанность. По свойству местности, окружающей турецкий лагерь, невозможно было подойти к нему для обозрения иначе, как скрытно, с небольшою пехотною командой.

Выбрано было 10 охотников из разных частей войск, и с ними я с раннего утра отправился прямо лесом к левому флангу неприятельского лагеря. Поручение было не без опасности. Кругом занятого турками укрепления сторожила цепь часовых, впереди ходили пешие патрули, и избегнуть их можно было только счастливым случаем.

Пробираясь без шума среди кустов и прислушиваясь к каждому шороху и звуку, я на каждой замеченной тропе оставлял одного человека для наблюдения. Таким образом подвигаясь вперед, мне удалось обогнуть все укрепление и настолько к нему приблизиться, что с дерева, на которое я кое-как взобрался, мог даже снять на бумагу новые возводимые турками окопы, что, вероятно, и подало повод к слуху о новой дороге.

Не довольствуясь этим обозрением, я счел нужным проникнуть до дороги, ведущей в Гаджи-асаклар (той самой, по которой наступала колонна принца Евгения 18 сентября), откуда неприятелю еще легче было бы проложить сквозь лес новое сообщение для обхода генерала Бистрома и нападения на нижний отряд. Но и здесь турки, при обыкновенной их беспечности, не предприняли никаких работ, и я с полною уверенностью мог донести о том.

День склонялся к вечеру, как, усталый и в изорванной одежде, я возвратился к отряду с 8 только охотниками, так как двое из них пропади без вести. Генерал Бистром ожидал моего прибытия на крайнем редуте и в тот же вечер отправил меня к государю на корабль «Париж», куда, однако ж, я не мог прибыть ранее 11 часов ночи.

Граф Дибич принял меня в своей каюте, внимательно выслушал все объяснения и велел ночевать на корабле. Позванный к ужину вместе с блестящею царскою свитой, среди коей появление армейского офицера прямо с бивака резко отличалось, я почти в первый раз спокойно отдохнул после двухмесячных боевых тревог и лишений.