Мое самодержавное правление - Николай I

В тот же вечер против передовых постов отряда показались неприятельские разъезды, а через день две роты лейб-егерей и финляндцев со взводом улан, посланные для фуражировки, были внезапно окружены в лесу многочисленною турецкою кавалерией, но, храбро отстреливаясь, пробились сквозь нее с небольшою потерей.

Не оставалось более сомнения в приближении корпуса паши Омер-Врионе. Для ближайшего раскрытия неприятеля была предпринята рекогносцировка по Праводской дороге к дер. Гаджи-асаклар с особым отрядом из лейб-гвардии Егерского полка и 2 эскадронов кавалерии с 2 орудиями.

По особому, присланному с корабля «Париж» повелению начальство над этим отрядом вверено явившемуся за несколько дней перед тем к генералу Головину, полковнику польской службы флигель-адъютанту Залусскому.

Выбор этот был не только неудачен, но даже пагубен. Не зная ни войск, ему вверяемых, ни той трудной лесистой местности, по которой наступал неприятель и поэтому требовавшей крайней осторожности в действиях, полковник Залусский пренебрег всем, и своею оплошностью, если не более, подверг истреблению весь гвардейский Егерский полк.

Я не описываю этого рокового, кровавого дня, в который несчастные егеря трупами своими покрыли всю дорогу, ведущую к деревне Гаджи-асаклар. Он с полною правдивостью описан в сочинении капитана Лукияновича о походе 1828 года, и еще с большею откровенностью сделано о нем заключение в особой французской брошюре, изданной генералом Головиным.

Странным может показаться только то, что при означенной рекогносцировке не находилось ни одного офицера Генерального штаба. Объясняется оно тем, что во всем южном отряде, разделенном на две части, состояло в то время только два офицера, а именно: гвардейского штаба поручик Львов и я.

Первый еще накануне отправления полковника Залусского был послан с казачьей партией к Камчику, откуда также показался неприятель. Я же с раннего утра был в нижнем отряде, где турки сделали сильную вылазку из крепости.

Пример гибельного для егерей дела доказал на опыте, какого внимания, осмотрительности и даже искусства требуют действия в лесах, где при закрытой местности ничто не должно ускользать от глаза начальника.

Известие о поражении гвардейского Егерского полка сильно встревожило государя и всю главную квартиру; без малейшего замедления приняты были меры к усилению южного передового отряда, которого состав, за понесенными потерями и за отделением войск собственно для блокады крепости, едва достигал до 3500 человек.

В течение 11 и 12 сентября перевезены были морем и высажены сначала лейб-гвардии Павловский и потом Лейб-гренадерский полки с одною артиллерийскою батареей, и весь отряд вверен генерал-адъютанту Бистрому.

Кроме того, составлен был особый кавалерийский отряд из 1-й бригады легкой гвардейской дивизии под командой генерал-адъютанта Сухозанета, который двинулся чрез переправу при Гебедже на Праводскую дорогу, стараясь войти в соединение с направленными из-под Шумлы к Варне войсками, с принцем Евгением Виртембергским.

Хотя князю Витгенштейну предписано было отделить из главной армии все, что только было возможно, но как после всех дел в течение лета и убыли от болезней двухбатальонные полки не составляли даже 1000 штыков, то принц Виртембергский выступил из Шумлы с одною слабою бригадой 19-й пехотной дивизии.

По соединении же с отрядом Сухозанета, который был усилен из Девно тремя пехотными полками, все силы, которыми мог располагать принц, не превышали 8476 человек.

Еще меньшее число людей имел под ружьем генерал Бистром, против которого стоял уже 40 000 турецкий корпус[313], сильно укрепившийся и готовый к бою.

Таким образом, несмотря на все подкрепления, частью высаженные морем, частью двинутые из-под Шумлы, оба отряда наши на южной стороне Варны составляли не более 15 000, то есть едва треть против неприятельского корпуса, подступившего с целью пробиться во что бы ни стало в крепость.

К тому же генерал Бистром был разобщен от отряда принца Виртембергского густыми, сплошными лесами, где, на расстоянии более 20 верст, не было никаких удобных сообщений.

При таких условиях оставалось выжидать, что предпримет турецкий военачальник. Прошло несколько дней в легких перестрелках на аванпостах генерала Бистрома, и в то время как отряд принца находился еще в двух переходах от него, утром 16 сентября многочисленные толпы турецкой пехоты и кавалерии, поддержанные огнем из укреплений, начали спускаться с высот и повели атаку против левого фланга позиции нашей на бургасской дороге.

День этот покрыл новою славой генерала Бистрома, боровшегося целый день против втрое сильнейшего неприятеля, которого все отчаянные усилия ворваться в наши укрепления были блистательно отражены[314]. Казалось бы, что после такого успеха, при слабости наших отрядов, следовало бы продолжать оборонительный образ действий.

Но вышло иначе. Прибывший из Шумлы к Государю начальник главного штаба граф Дибич, имевший вообще большое влияние на ход всей войны в Турции, был введен в заблуждение донесениями генерала Сухозанета о числе и расположении неприятеля.

Вызванный лично к Государю на корабль «Париж», этот последний решился утверждать, что турецкий корпус паши Омер-Врионе далеко не так значителен, как предполагают, и что собственно укрепленный лагерь на высотах Куртме обороняют не более 6,000 человек.

Столь ошибочные сведения имели последствием настоятельное повеление атаковать турецкий лагерь не позже 18-го сентября. Тщетно генерал Бистром, близко видевший неприятеля, представлял свои соображения о неверности сведений; тщетно также принц Виртембергский, чрез нарочно посланного адъютанта своего, полковника Молоствова, сообщал Дибичу, что, по точным известиям от перебежавших из турецкого лагеря болгар, корпус паши Омер-Врионе, усиленный войсками, пришедшими из-за Балкан, превышает даже 40.000 человек, – но отмены не последовало.

Здесь не могу не рассказать, как очевидец, о свидании генерала Бистрома с Сухозанетом, прибывшим прямо с корабля «Париж», с окончательными приказаниями, поздно вечером 17-го сентября.

Рыцарь в душе, генерал Бистром, которого имя в главе гвардейского Егерского полка известно в русской армии уже с Бородинского боя, конечно, не из страха противился атаке. Он видел несоразмерность сил, знал трудность доступа к турецким укреплениям и, предвидя неудачу, резко отвергал все рассуждения генерала Сухозанета. Все призванные на совет частные начальники были того же мнения, но голос их не был услышан.