Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

То есть изгнание епископа приписано здесь Богу и Пречистой, а не князю, который лишь выполнял Высшую волю. Такова была официальная версия событий. Но в какой степени она скрывала реалии того, что на самом деле происходило в Суздальской земле, мы не знаем.

Мы уже говорили о том, что нам известно очень немногое о «владыке» Феодоре. Да и это немногое далеко не всегда заслуживает доверия. Так, едва ли можно признать достоверным сообщение поздней Никоновской летописи под 1170 (1168?) годом о том, что «калугер» Феодор (напомню: по версии Никоновской летописи, «сестричич» киевского боярина Петра Бориславича) по своей воле, взяв с собой «много имения», отправился в Константинополь к патриарху, надеясь обмануть его. Поздний московский летописец так передаёт его «лживую» речь, обращенную к предстоятелю Вселенской церкви:

— Яко ныне несть в Киеве митрополита, и се аз (то есть: «и вот я!» — А. К.). Да поставиши мя!

Патриарх не поверил ему, и тогда Феодор изменил тактику, начав просить поставления в епископы, а не митрополиты:

— Яко несть ныне в Руси митрополита, и се тамо несть от кого ставитися епископом. Да поставиши мя в Ростов епископом!

И патриарх — вероятно, не столько под воздействием речей «калугера», сколько из-за богатых даров, принесённых им, — возвёл-таки его в сан ростовского владыки{274}. Но дело даже не в том, что Феодор был слишком хорошо известен в Константинополе и патриарх Лука Хрисоверг ещё в письме князю Андрею дал ему характеристику, исключающую возможность его поставления в сан. (Автор Никоновской летописи как будто различает «первого» Феодора из послания патриарха Луки и «второго», о котором идёт речь.) Приведённая московским книжником XVI века история ростовского «лжевладыки» слишком похожа на более поздние истории поставления русских иерархов в Константинополе и, в частности, историю знаменитого коломенского священника Митяя, ставленника великого князя Московского Дмитрия Ивановича, и его спутников, также надеявшихся «многим имением» склонить на свою сторону константинопольского патриарха. И можно думать, что автор Никоновской летописи сконструировал свой рассказ по образцу более близких ему по времени событий, создал своего рода исторический прецедент для суждения о позднейших поездках русских иерархов в Царьград.

Если Феодор и отправился в Константинополь, то, несомненно, с позволения Андрея и гораздо раньше, нежели показывает Никоновская летопись. Мы уже говорили, что Андрей надеялся таким образом добиться автокефалии Ростовской епархии, её независимости от Киева. Так может быть, с помощью щедрых даров им с Феодором удалось добиться этого — хотя бы на время? Или же они хотели выдать желаемое за действительное? Напомню, что титул архиепископа носил соперник Феодора, грек Леон. Вероятно, и Феодор рассчитывал получить белый клобук, а если судить по его позднейшему прозвищу — «Белый Клобучок», — то даже самовольно надел его на себя.

Как мы знаем, в течение долгого времени «владыка» Феодор пользовался благорасположением князя Андрея: «…князю же о нём добро мыслящю и добра ему хотящю» — не скрывает суздальский летописец. Но две сильные личности не могли ужиться. Конфликт между ними нарастал постепенно и в конце концов выплеснулся наружу. Непосредственным поводом к открытому мятежу «лжевладыки» стало, по летописи, требование князя отправиться в Киев, к митрополиту, дабы тот решил вопрос о возможности пребывания Феодора в епископском сане. Однако это требование князя можно рассматривать и как развязку конфликта, ибо едва ли у кого-нибудь оставались сомнения относительно того, какое решение примет митрополит. Отсылая Феодора в Киев, князь тем самым выказывал готовность расправиться с ним. Примечательно, что произошло это именно в начале 1169 года — после того, как Андрей подчинил Киев своей власти, посадив на киевский стол младшего брата. «Как номинальному главе Руси отдельная Владимирская митрополия Андрею Боголюбскому была уже не нужна, а требовалось, совершенно напротив, единство Киевской митрополии», — справедливо замечает современный историк{275}.

Феодор от поездки в Киев решительно отказался: «не всхо-те послушати христолюбиваго князя Андрея». На требование князя он ответил жёсткими мерами, к которым церковные иерархи прибегали разве что в самых крайних случаях: «…Сь же не токмо не всхоте поставлены! от митрополита, но и церкви все в Володимери повеле затворити и ключе церковные взя, и не бысть ни звоненья, ни пенья по всему граду». (Схожим образом поступил, как мы помним, киевский митрополит-грек Михаил, покидая Русь в 1145 году.) Феодор «дерзнул» затворить даже «Златоверхий» храм Святой Богородицы с чудотворной иконой, что было расценено как страшнейшее злодеяние и кощунство, а позднее, вероятно, поставлено ему в вину как ересь. В тот же день, как свидетельствует летопись, Феодор был извержен из епископии. Случилось это 8 мая, в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова. А далее летописец рисует ужасающую картину того, что творил «звероядивый Федорец» в Ростовской земле в предшествующие годы, когда ещё пользовался здесь всей полнотой церковной власти. Впрочем, не будем забывать о том, что перед нами именно памфлет, в котором, как это всегда бывает, правда густо перемешана с вымыслом и Феодору приписаны преступления, коих он, быть может, никогда не совершал:

«Много бо пострадаша человеци от него в держаньи его (то есть при его правлении. — А. К.): и сел изнебывши (лишились. — А. К.), и оружья, и конь, друзии же и роботы добыта (то есть были обращены в рабство. — А. К.), заточенья же и грабленья — не токмо простьцем (мирянам. — А. К.), но и мнихом, игуменом и ереем (священникам. — А. К.). Безъмилостив сый мучитель, другым человеком головы порезывая (в других летописях разъяснено: «власы главныя пореза». — А. К.) и бороды, иным же очи выжигая и язык урезая, а иньы распиная по стене и муча немилостивне, хотя исхитити от всех именье (то есть желая отобрать имущество. — А. К.); именья бо бе не сыт, акы ад».

(Как всегда, дополнительные сведения содержатся в Никоновской летописи. Впрочем, приводимые её автором леденящие душу подробности свидетельствуют скорее о необузданной фантазии московского книжника XVI века, нежели передают реалии эпохи Андрея Боголюбского. Оказывается, Феодор отказывался идти на поставление в Киев, ссылаясь на то, что был поставлен самим патриархом; гнев его обрушился не только на церковных людей, но также «и многих князей и бояр измучи и именье их восхити». И далее: «По сих же сказаша ему постельничя княжа богата зело (то есть о постельничем самого Андрея? — А. К.), он же и того скоро повеле пред собою поставити; сему же не покоряющуся, он же повеле его мучити, и сице много имения восхити; и не стерпев убо сей, досадно слово изглагола Феодору епископу, он же повеле его стремглав (то есть вниз головой. — А. К.) распяти. И сице многих овех (иных. — А. К.) заточи, овех же измучи, взимая имение их, овем же власы главы, и брады, и очи свещами сожигая, овем же руце и нозе отсецая, овем же язык, и нос, и уши, и устне (губы. — А. К.) отрезая, овех же на стенах и на дцках (досках. — А. К.) распиная, овех же на полы (напополам. — А. К.) разсецая, жены же богатьы мучяше и не покоряющихся ему в котлех варяше». А в лицевом Лаптевском списке той же летописи все эти ужасы еще и изображены на красочных миниатюрах. Андрей будто бы и не ведал ни о чём, но люди, «оскорбишася и опечалишася вси», пришли к нему, плача «о бедах и о напастех своих». Здесь же приведён и диалог Андрея с Феодором, в котором князь выглядит кротким агнцем. Он увещевает епископа: «Людие вси скорбят и плачут, удобно ти есть престати от гнева и преложитися на кротость и милость…»; Феодор же «не точию князя поруган[ия]ми и укоризнами обложи, но и на Пречистую Богородицу хулу изглагола»{276}. А в последующем рассказе о суде над Феодором в Киеве в уста митрополита Константина вложены обвинения против еретиков, ставшие актуальными в России не ранее XIV века.)