Искусство как опыт - Дьюи Джон

Природа и жизнь показывают нам не поток, а непрерывность, каковая включает в себя силы и структуры, сохраняющиеся в изменении; по крайней мере, когда они меняются, они меняются медленнее поверхностных событий, а потому остаются относительно постоянными. Однако изменение неизбежно, даже если это не перемена к лучшему. С ним необходимо считаться. Кроме того, перемены не всегда бывают постепенными; они достигают кульминации во внезапной мутации, в преобразованиях, которые в данный момент кажутся революционными, хотя в более поздней перспективе они занимают свое место в логическом развитии. Все это относится и к искусству. Критик, не обладающий чувствительностью к знакам перемен и внимающий только повторяющемуся и устойчивому, использует критерий традиции, не понимая его природы, и ищет в прошлом образцы и модели, не сознавая того, что всякое прошлое некогда было неминуемым будущим его собственного прошлого и теперь является прошлым не в абсолютном смысле, а прошлым того изменения, которое составляет настоящее.

Каждый критик, как и всякий художник, обладает определенными предубеждениями и предпочтениями, неотделимыми от самого бытия индивидуальности. Его задача – превратить их в орган чувствительного восприятия и разумного постижения, не отказываясь, однако, от того инстинктивного предпочтения, в котором коренятся направленность и искренность. Но когда его собственный избирательный ответ затвердевает, становясь неизменным лекалом, критик теряет способность судить даже те вещи, к которым его влечет предубеждение. Ведь их следует рассматривать с точки зрения многообразного и полного мира, содержащего бесконечное разнообразие иных манящих качеств и иных способов реакции. Даже отталкивающие стороны нашего мира становятся материалом для искусства, когда находят форму своего подлинного выражения. Философия опыта, особенно чувствительная к бесчисленным взаимодействиям, составляющим материал опыта, – и есть та философия, в которой критик может с наибольшей уверенностью и с минимальным риском черпать вдохновение. И как иначе может пробудить критика та чувствительность к многоликим движениям, направленным на свершение разных форм совокупного опыта, которая позволит ему подвести восприятие других людей к более полной и упорядоченной оценке объективного содержимого произведений искусства?

Дело в том, что критическое суждение не только вырастает из опыта объективного предмета, не только зависит от него в самой своей обоснованности, у него есть еще и обязанность – углублять такой опыт и для других. Научные суждения не только завершаются усилением контроля – для тех, кто их понимает, они означают пополнение воспринимаемых вещей, с которыми мы в этом мире повседневно взаимодействуем, определенными смыслами. Функция критики – это переобучение восприятию произведений искусства. В этом сложном процессе она помогает увидеть и услышать. Представление о том, что ее задача – это оценивать, судить в юридическом и моральном смысле этого слова, тормозит восприятие тех, кто попадает под влияние критики, взвалившей на себя эту задачу. Моральная обязанность критики исполняется косвенно. Человек, обладающий расширенным и усиленным опытом, должен сам высказать одобрение. Помочь ему можно за счет расширения его опыта с помощью произведения искусства, и подспорьем в этом способна стать критика. Моральная функция искусства – устранить предрассудки, освободить от мерил, мешающих глазам видеть, сорвать покровы, созданные нуждой и обычаем, усовершенствовать способность к восприятию. Обязанность критика – продолжить этот труд, выполняемый объектом искусства. Навязывание вынесенных им оправданий и приговоров, похвал и ранжиров – признак неспособности принять и выполнить задачу, состоящую в том, чтобы стать одним из факторов в развитии искреннего личного опыта. Мы постигаем всю значимость произведения искусства только тогда, когда в наших собственных жизненных процессах переживаем процессы, через которые прошел, создавая свое произведение, художник. Привилегия критика в том, чтобы участвовать в продлении этого активного процесса. Его же проклятие в том, что очень часто он его останавливает.

14

Искусство и цивилизация

ИСКУССТВО – качество, пронизывающее опыт; оно не является, если не считать фигуры речи, самим опытом. Эстетический опыт всегда больше просто эстетики. В нем тело материй и смыслов, которые сами по себе эстетическими не являются, становится эстетическим, вступая в упорядоченное ритмическое движение, направленное к своей развязке. Сам этот материал является человеческим в широком смысле слова. А потому мы возвращаемся к теме первой главы. Поскольку материал эстетического опыта является человеческим – в том числе и в связи с природой, чьей частью он является, – он еще и социальный. Эстетический опыт – это проявление, летопись и прославление жизни в цивилизации, средство ее развития, но также и окончательное суждение о качестве той или иной цивилизации. Ведь хотя он производится людьми и им же приносит удовольствие, эти люди суть то, что они есть в содержимом своего опыта, благодаря культурам, к которым они причастны.

Великая хартия вольностей считается важным фактором политической стабилизации англосаксонской цивилизации. Но даже если так, она сработала в силу смысла, приобретенного ею в воображении, а не благодаря своему буквальному содержанию. В цивилизации есть как преходящие, так и долговечные элементы. Долговечные силы не существуют обособленно, ведь они суть производные от множества преходящих случайностей, когда последние организованы в смыслы, формирующие умы. Искусство – великая сила подобной консолидации. Индивиды, обладающие сознанием, уходят. Но произведения, в которых смыслы получили объективное выражение, сохраняются надолго. Они становятся частью среды, а взаимодействие с этим аспектом среды – краеугольный камень преемственности в жизни цивилизации. Религиозные обряды и сила закона действенны только в том случае, когда они облачены помпой, достоинством и величием, являющимися продуктом воображения. Общественные обычаи – это не просто единообразные внешние формы действия, поскольку они насыщены историями и переданным смыслом. Каждое искусство в определенной степени является медиумом такой передачи, тогда как его продукты – немаловажная часть насыщающей материи.

«Слава, что звалась Грецией, и величие, что звалось Римом»[68] для большинства из нас, исключая, возможно, историка, то, чем резюмируются эти цивилизации, но слава и величие носят эстетический характер. Для любого человека, не считая антиквара, Древний Египет – это его памятники, храмы и литература. Преемственность культуры, сохраняющаяся при переходе от одной цивилизации к другой, а также в пределах одной культуры, обусловлена искусством в большей мере, чем чем-либо другим. Троя жива для нас только в поэзии и объектах искусства, обнаруженных в ее руинах. Минойская цивилизация сегодня – также плоды ее искусства. Языческие боги и ритуалы давно ушли в прошлое, но все же они сохраняются в ладане, свете, одеяниях и празднествах нашего времени.

Если бы письменность, разработанная, как считается, для упрощения торговли, не развилась в литературу, она так и осталась бы техническим инструментом, а мы сами жили бы в культуре, вряд ли способной возвыситься над культурой наших диких предков. Если бы не ритуал и церемония, не пантомима, танец, и драма, возникшая из них, если бы не танец, песня и сопровождающая ее инструментальная музыка, если бы не утварь и предметы домашнего обихода, украшенные узорами и знаками общественной жизни, родственными тем, что нашли выражение и в других искусствах, то события далекого прошлого были бы преданы забвению.

Здесь не ставится задача предложить нечто большее самого общего очерка функции искусств в прежних цивилизациях. Однако искусства, позволявшие первобытным людям запоминать и передавать свои обычаи и институты, то есть искусства, сами являвшиеся общинными, представляются теми источниками, из которых впоследствии развились все изящные искусства как таковые. Узоры, украшавшие оружие, ковры, покрывала, корзины и кувшины, были знаками единства племени. Сегодня антрополог сверяется с узором, нанесенным на дубину или нарисованным на чаше, когда ему нужно определить происхождение таких вещей. Ритуал, церемония и легенда связали общими узами живых и мертвых. Все они имели эстетический характер, но не ограничивались эстетикой. Траурные ритуалы выражали не просто горе; военный танец и танец сбора урожая не служили исключительно накоплению сил, необходимых для выполнения соответствующих задач; магия была чем-то большим, чем способом подчинить силы природы велению человека; пиры служили не просто насыщению. Каждая общинная деятельность такого типа объединяла практические, социальные и образовательные элементы в общем целом, обладающем эстетической формой. Тем самым социальные ценности внедрялись в опыт, создавая особое впечатление. Такие виды деятельности связывали вещи, являвшиеся безусловно важными и публичными, с основами жизни сообщества. Искусство существовало в них, поскольку они соответствовали нуждам и условиям предельно интенсивного, быстрее всего схватываемого и лучше всего запоминающегося опыта. Но они были не просто искусством, хотя эстетическая составляющая в них всегда присутствовала.