Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

костёр. Будет весь лагерь. Может быть, затеряемся там и поговорим? Может быть, хотя бы попрощаемся? Как это глупо — избегать друг друга из-за этой дуры! Чтобы ей так же, как мне, из-за какой-то ревнивой мра…» Юрка замер, прислушался — вдруг в хаосе звуков пробился ритм. Вдруг пропал.

Спинка его кровати упиралась в подоконник. Юрка сел, повернулся левым ухом к окну — не послышалось ли? Не послышалось, кто-то действительно барабанил по стеклу. Он выглянул — в темноте, едва разбавленной грязно-жёлтым светом фонаря, стоял некто, как ниндзя, закамуфлированный в чёрное: брюки, куртка, капюшон… очки. Володя! Увидев Юрку, тот с облегчением опустил плечи.

Юрка едва сдержался, чтобы не подпрыгнуть от радости, и прижался носом к стеклу. Поднял руку, хотел открыть окно, но Володя яростно замотал головой, полез в карман и вынул лист бумаги. Прижал его к стеклу и подсветил часами сбоку.

«Недострой. Сейчас!» — прочитал Юрка и кивнул. А Володя, прежде чем прошмыгнуть в кусты, одними губами, но разборчиво произнес: «Жду тебя там».

Юрка собирался, как учил отец — по-солдатски, пока горит спичка. Спешил ещё и потому, что Митька с ребятами вот-вот должны были вернуться, а лишние вопросы Юрке ни к чему. Он так торопился, что надел первое попавшееся под руку — тёплый свитер и легкие шорты, но не забыл о главном — самому по-шпионски облачиться в куртку с капюшоном.

Он по-шпионски заглянул в окно девчачьей спальни, убедился, что Машу мажут пастой, и по-шпионски же оглядывался весь путь до нового корпуса, боясь заметить её где-нибудь в кустах. Его охватила настоящая паника, хотя Юрка точно знал, что Маша спит в отряде. Ведь если бы она не спала, подняла бы чудовищный визг, стоило парням только шагнуть к девочкам в спальню.

Тропинка на строящийся корпус вела почти от самого начала аллеи пионеров-героев. Протоптанная, но очень узкая, она уходила в лес и петляла между деревьями. Юрка не взял с собой ни зонта, ни фонаря и, с трудом пробираясь к забору, окружавшему новострой, то тонул в лужах, то запинался о кочки.

Пустой четырёхэтажный корпус в безлунную дождливую ночь казался серым гигантским пауком с десятком пустых глазниц-окон. До двенадцати здесь работали фонари, но времени было далеко за полночь, и ни единого лучика света не падало на разбросанные по двору куски арматуры, бухты кабелей и какие-то трубы, кажущиеся в темноте кривыми паучьими лапками.

Высокие ворота были не заперты и, скрипнув, открылись, но Юрка, пересекая необитаемый двор, сомневался, правильно ли понял, что надо встретиться сейчас и здесь? На Володю это не было похоже.

Узкая дверь парадного входа легко поддалась. Вместо тёплого, присущего прогретому жилому дому воздуха Юрке в лицо ударил сырой и холодный поток. Темнота здесь царила полная, плотная, даже осязаемая. Продвигаясь по ней медленно, с усилием, будто в воде, Юрка брёл куда-то вперёд. Вдруг под ногами что-то зашелестело, и он посмотрел вниз. Не сразу, а как только привыкли глаза, увидел, что на полу, размывая тьму, проявляется фотографическим снимком узкая бледно-серая полоса, ведущая вперёд. Будто лунная дорожка из детских страшилок, она светилась на чёрном фоне. Но совсем не как лунная, дорожка то стелилась ровным лучом, то резко расширялась, то слишком сужалась, то петляла туда-сюда, кое-где становясь светлее, кое-где зияя тёмными провалами. Чтобы сообразить, что это на самом деле, Юрке пришлось присесть и присмотреться. Всё оказалось обыденно — кто-то разложил по полу газеты. Юркин взгляд уцепился за один из заголовков «Правды» за шестое мая этого года: «Станция и вокруг неё: наши специальные корреспонденты передают из района Чернобыльской АЭС».

Гадая, для него ли выложили эту дорогу указателем или разбросали газеты ради чистоты, Юрка брёл по ней как по единственному видимому в коридоре. Время тянулось медленно, в голову лезли странные мысли, что, шагая по газетам, Юрка будто шагал по времени. Ведь у каждой газеты была дата, у каждой статьи — тема, на каждой странице — событие. Дат Юрка не видел, и тем страннее было перешагивать одно и замирать на другом: страницы, а с ними будто бы сами события и фотографии людей, прилипали к подошве, приклеивались к нему самому и не желали отпускать. «В жизни ведь так же бывает, — философски заметил Юрка. — Вот бы тут были газеты из будущего. Пусть не очень далёкого, а так, хотя бы за лето восемьдесят седьмого… Или через пять лет, или через десять. А через двадцать?..» Не закончив мысли, Юрка повернул направо и оказался в комнате. Успел отметить только, что здесь довольно холодно, хоть окна и застеклены, как кто-то стремительно бросился к нему и обнял.

Конечно, это был Володя. Юрка узнал его запах, узнал и тепло. Какое-то оно, Володино тепло, особенное, совсем родное и узнаваемое. Хотя такого ведь не бывает — нельзя узнать по теплу.

Они молчали. То бережно обнимали, то жарко стискивали друг друга. Утыкались то носом, то губами всюду, куда достанут: в щёки, они у обоих были холодными, в шеи — те были тёплыми, в мокрые волосы. К Юркиному лицу постоянно прилипали Володины прядки, и очень мешались очки. Но он думал, что пусть бы каждую минуту до конца жизни прилипали, щекотали и мешали, ведь это Володины волосы, ведь это Володины очки, ведь это он! Юрка радовался бы любому неудобству, только бы оно напоминало о нём.

Лишь обняв его, Юрка осознал, как сильно скучал. Воображая их встречу, он и представить не мог, что сердце зайдётся так сильно и что глаза защиплет, а дыхание схватит. Не ожидал, что от всего этого он не сумеет выдавить ни единого слова, а когда попытается и сможет, то не найдёт что сказать. Но если даже найдёт, если произнесёт хотя бы крупицу из того, о чём на самом деле думает и что чувствует, то расплачется. А плакать — это стыдно и ни к чему. Так Юрка и стоял, надрывно дыша, сжимая и прижимаясь, молча, боясь каждого звука — вдруг прервёт это горькое счастье, вдруг сломает его, вдруг их разъединит.

— Сколько же времени мы потеряли! — едва слышно простонал Володя.

— Да, потеряли. И много, — кивнул Юрка и потянулся к его губам. — Но ведь ты ей слово давал, что больше не будешь со мной…

Володя чуть