Тяжесть венца - Симона Вилар

Всюду, где бы они ни проезжали, их встречали радостными криками. Никогда еще Анне не доводилось видеть такое скопление простого народа. Люди не только толпились вдоль улиц, где проезжал кортеж, но и занимали все балконы домов, лоджии, окна, карнизы, даже кровли строений были заполнены зрителями. Они дрались из-за мест, некоторые едва ли не висели, ухватившись за желоба водостоков и оконные рамы, размахивая при этом свободной рукой и выкрикивая приветствия. Город был так разукрашен, что казался Анне ожившей пестрой фреской. Над окнами постоялых дворов были укреплены гербовые щиты знати, приехавшей на коронационные торжества. Повсюду развевались по ветру стяги, трепетали многочисленные вымпелы и флажки, с окон богатых домов свешивались яркие ковры. И повсюду цветы – алые и белые розы, ибо все знали, что король велел созвать к торжеству коронации всех, кто когда-либо участвовал в минувшей войне, а незадолго до празднества умилил весь Лондон, велев перезахоронить останки Генриха Ланкастера из аббатства Чертей в часовню в Виндзоре, словно подчеркивая этим жестом, что старая рана вражды между домами Йорков и Ланкастеров затянулась.

Сам король-горбун под звуки труб и ликующие вопли, в блистающей золотом мантии, на белом коне ехал впереди кортежа. Его окружали первые лорды и сановники, облаченные в самые роскошные одежды. Следом в открытом паланкине несли Анну Невиль. Она была ошеломлена торжественным великолепием церемонии. В бытность свою герцогиней Глостер она могла бы привыкнуть к шумным празднествам и выездам, однако то, что происходило сегодня, превзошло своим блеском все, что она могла представить. Анна забыла о плохом, она улыбалась и сама невольно поражалась тому, что способна обращать внимание на всяческие мелочи: на калеку, которого волокли и толкали в толпе, на детей, которых взрослые сажали на плечи, на прехорошенькую растрепанную блондинку в окне с не в меру обнаженной грудью, на орущую толстуху в хлопающем, как парус, огромном чепце, в которой Анна узнала Дороти Одноглазую. Она улыбалась, замечая, что следующий сразу за Ричардом герцог Бекингем оглядывается на нее, и весело подмигивала все еще встревоженному графу Перси. Мелькнуло и мрачное лицо ехавшей верхом рядом с паланкином Маргариты Бофор (Анне казалось, что эта несносная леди сердита на нее, за то что ей пришлось унизиться перед Анной, хотя та спасла жизнь ее супруга), и нелепо яркий наряд самого Стэнли – смесь лимонно-желтого шелка, лиловых украшений, пурпура и павлиньих перьев на шляпе. Он выглядел словно шут и этим как бы бросал всем вызов. Анну он так ни разу и не навестил, не найдя случая поблагодарить за освобождение из темницы, а сейчас ей казалось, что он как-то нетвердо держится в седле и временами начинает размахивать руками, что-то крича едущему рядом шурину короля герцогу Суффолку. Уже по прибытии в аббатство Вестминстер, когда Стэнли сходил с коня, Анна заметила, что он пошатнулся и одному из пажей пришлось поддержать его. Было очевидно, что он совершенно пьян. И тем не менее, когда все они оказались в соборе и Стэнли предстояло нести жезл великого констебля, он взял себя в руки и всю церемонию провел достойно.

Сама атмосфера великого собора настраивала на торжественный лад. Гигантские своды арок, мягкий, почти призрачный свет, струящийся через многочисленные окна с цветными витражами, звуки органа, ангельское пение невидимого хора, мерцающие, словно тысячи звезд, огоньки свечей. Анне все это казалось сном, на глаза наворачивались слезы. Ричард хотел, чтобы обряд проходил по обычаю саксонских королей, и поэтому они шли к алтарю по пушистым коврам босиком. Здесь они преклонили колени, сбросив мантии, обнажили головы, и состоялось миропомазание. Во время обряда, когда освященное миро пролилось на их головы, грудь, чело, Анна испытала возвышенное волнение. Словно сквозь расплывчатое сияние различила она среди позолоченных риз и крестов благообразное старческое лицо епископа-кардинала Кентерберийского Буршье. Когда-то она явилась к нему как грешница и он отпустил ей грехи. Сегодня она пришла к нему как королева и он водрузил на ее чело золотой венец. Анна прикрыла глаза – как непривычна и сладостна была сия тяжесть!

Словно сквозь сон она слышала голос певчего в хоре:

– Согonet te Deus[68].

Гремел орган, рассыпая под сводами божественные каскады звуков. Торжественная месса в честь коронации Ричарда и Анны длилась бесконечно долго. Может, именно поэтому королева почувствовала себя утомленной, ощутила, что в соборе стало невыносимо жарко от множества пылающих свечей и испарений огромной толпы. Завитками плыл дым ладана. Со своего места Анна видела море плеч, пышных головных уборов. Она обрадовалась, отыскав глазами в толпе свою дочь. Кэтрин, серьезная, с гордо вскинутой головкой и свечой в руках, трепетно вслушивалась в слова епископа-кардинала. Девочка из дикого Пограничья… Принцесса… Какая она уже взрослая, настоящая леди в этом высоком эннене и нарядном платье из розовой парчи…

Зазвучали колокола. Анна испытала облегчение. Пышная жаркая одежда, тяжелая золотая корона, торжественная неподвижность утомили ее. Она даже вздохнула свободней, когда они с Ричардом вышли из собора и в лицо пахнуло теплым летним ветром. В синее небо взлетели тысячи белых голубей, палили пушки, шумела толпа.

«Отец! Если бы ты мог видеть своего Лягушонка в этот миг!»

Она как зачарованная смотрела на многотысячную толпу вокруг. Потом опомнилась и повернулась к Ричарду. И замерла… По щекам короля стекали крупные слезы. Они встретились взглядами. И Анна улыбнулась ему не только губами, но и глазами.

После торжественных мистерий, турнирных игрищ и церемонии подношений король и королева удалились, дабы переодеться в более легкие одежды. Теперь Анне прислуживали первые дамы королевства: сестра Ричарда, Элизабет Суффолк, подавала ей рубашку, Маргарита Бофор – башмачки, другая сестра Ричарда, Анна Сент-Лежар, и престарелая супруга Джона Ховарда – платье из алого шелка с золотом. Его навесные рукава были подбиты сверкающим золотым атласом, а талию охватывал богато отделанный пояс с пряжкой, усыпанной драгоценными камнями.

Когда волосы Анны скрыл высокий, раздвоенный посередине и украшенный золотой диадемой головной убор, на нее надели драгоценности и припудрили лицо. После этого Анна вышла, чтобы встретить уже спешащего в пиршественный зал супруга. С ним был Тирелл. Он низко поклонился Анне, но она отвела взгляд, вспомнив, что слышала в Понтефрактской башне о его причастности к гибели герцога Кларенса. Что-то нехорошее шевельнулось в ней. Приказ погубить брата мог отдать лишь ее муж. А тут еще и Джон Дайтон попался навстречу на лестнице, низко кланяясь и приветствуя королевскую чету. Анна вспомнила их разговор, состоявшийся, когда он со свитой прибыл с Севера. Она заявила напрямик, что слышала, о чем он болтал с Майлсом Форестом, но Дайтон ответил, что был пьян и мог наговорить всякого. К тому же, как он уверял, Форест никогда не бывал в Нейуорте и то, что он нес тогда, – сущая нелепица.