Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - Лео Перуц

Англичанин заулыбался.

— Ну, ваше лицо — из тех, что не забываются, — заметил он. — Я могу спорить, что опознаю вас в любом костюме, господин маркиз!

— И вправду хотите поспорить? — усмехнулся старик и немного задумался. — Хорошо. Вы знаете вашего генерала Роуленда?

— Я не раз имел честь видеть лорда Роуленда, виконта Хилл оф Хоукстоун. В последний раз я был в Саламанке четыре месяца тому назад, когда делал закупки кое-какого снаряжения вблизи от ставки генерала. А что вы ищете на земле, господин маркиз?

Маркиз наклонился к земле. Выпрямившись, он ловко накинул на плечи алый плащ капитана, который во время их беседы англичанин уронил на траву. В первую секунду лейтенант фон Рон не уловил ничего особенного, и только потрясенное выражение лица англичанина привлекло его внимание к фигуре маркиза.

Лицо де Болибара стало неузнаваемым. Рон впервые видел эти худые, изрытые складками щеки, ледяные глаза, беспокойно скользящие по окружающим людям и предметам, твердый, резко очерченный рот и тяжелый подбородок, свидетельствующий об энергии и непоколебимой воле. И вдруг этот незнакомый рот приоткрылся, и скрипучий баритон медленно произнес, отчеканивая каждое слово, на чистейшем английском языке:

— Если вы в следующий раз при атаке наткнетесь на сильную артиллерию, капитан…

Англичанин живо схватил маркиза за руку и издал возглас — не то восхищенный, не то испуганный.

— Какой дьявол из комедиантов выучил вас этому? — спросил он затем. Если бы я не знал, что лорда Хилла здесь никак не может быть и он не говорит по-испански, то я… Да скиньте вы этот мой плащ, это же адский ужас! Герильясы смеялись испугу и удивлению английского капитана, но один торопливо перекрестился и сказал громко — правда, боязливо косясь на маркиза:

— Наш милостивый господин маркиз умеет делать еще и другие дивные вещи. Дайте ему пару мерок крови, фунтов сорок мяса и мешок костей — и он сотворит вам человека, хоть христианина, хоть мавра, ему все равно…

— Ну, капитан, вы все еще думаете, что немцы сумеют меня узнать? насмеявшись, спросил маркиз, возвращаясь в свой прежний облик. — Если я решусь исчезнуть, то хоть сейчас могу пройти во время вечерни по Пуэрта дель Соль[50], и никто меня не узнает и не остановит, хоть я известен там как дворянам, так и простолюдью…

— Да. Но я хотел бы, — озабоченно проговорил капитан, — знать, в каком костюме мы вас увидим, а то, я боюсь, наши люди во время штурма Ла Бисбаля могут по ошибке выстрелить в вас…

— А я и не желаю ничего другого, — безмятежным тоном возразил старый маркиз. — Только чтобы меня схоронили неузнанным и чтобы с моей жизнью кануло в небытие имя, покрытое теперь горьким срамом и бесчестьем. Ведь у нашей ветви Болибаров нет других детей и наследников, кроме того несчастного юноши…

Огонь костра начинал угасать. Холодный ветер нес сырость, и за темным лесом слабо брезжил утренний свет.

— Но слава, которую принесет вам ваш подвиг… — неуверенным тоном попробовал возразить англичанин, глядя на тлеющие угли.

— Слава? — гневно перебил маркиз. — Знайте, капитан, что в боях и сражениях не стоит искать славу. Я ненавижу войну — она заставляет нас против воли творить мерзости… Последний крестьянский парнишка, который в простоте души пашет свой клочок земли, больше заслуживает славы, чем полководцы, генералы и солдаты. Вам следует это знать, капитан. Ибо он служит земле, которую мы все губим и портим на этой войне. Нет, я вступаю в дело войны вовсе не ради славы…

После этих слов все находившиеся вокруг костра словно онемели и с удивлением, боязнью, а иные — с благоговением смотрели на старика, так презирающего войну, который все же принял только что на себя кровавую задачу, чтобы искупить преступление своего наследника перед родиной.

— Я — солдат, — первым решился нарушить молчание Дубильная Бочка. — И я хотел бы еще поговорить с вами о славе, которую приносит война храброму солдату, но только после того, как наше предприятие удастся. Потому что мне хочется ближе узнать и понять вас, господин маркиз.

— Нет, этого быть не должно. Но если вы меня опознаете среди убитых, то будьте милосердны, не называйте моего имени, которое ныне связано с бесчестьем. Схороните меня тайно. А если я буду перед вами еще живой отвернитесь и дайте мне уйти моей дорогой неузнанным. А теперь — прощайте, господа.

— С Богом, — сказал капитан, — и да поддержит небо ваши планы.

Когда старик отошел, Дубильная Бочка обратился к англичанину и начал вполголоса:

— Я все-таки сомневаюсь, что этот маркиз де Боли-бар…

Он осекся, потому что старик остановился и оглянулся через плечо.

— Вы повернули голову, услышав свое имя? — воскликнул Сарачо. — Если вы это сделаете невольно, вас опознают!

— Вы правы, благодарю вас… Но я этого не сделаю невольно. Я научил свои уши различать оклик и заочную насмешку, дорогой мой Сарачо…

Дубильная Бочка на сей раз был заметно сконфужен. Маркиз через несколько мгновений скрылся в лесу.

Совершенно ясно, что в это время маркизу де Болибару и пришла мысль, исполнение которой я наблюдал в первое утро у ворот Ла Бисбаля, совершенно не понимая смысла странного поведения старого маркиза.

Лейтенант Рон тем временем изнывал в своем убежище от страха за нас и нетерпения. Он сознавал, что только он один может предостеречь полк «Нассау» о грозящей опасности. И он не мог дождаться, когда же испанцы снимутся с ночлега, а его ординарец сможет вытащить его из укрытия и отвезти в Ла Бисбаль. И особенно пугало его, что маркиз, конечно, будет в городе раньше его и успеет выполнить свои ужасные замыслы.

Но едва лишь окончательно рассвело, как Дубильная Бочка скомандовал подъем и построение. Герильясы живо вскочили, построились — и сразу начали расходиться малыми группами. Некоторые тащили с собою раненых, другие нагружали на мулов корзины со всяческими припасами, бочонки с вином и вещевые мешки. Одни пели, другие спорили и пререкались, мулы и ослы неистово орали, погонщики ругались, и только английский капитан невозмутимо кипятил в котелке для себя чай. А Дубильная Бочка закрепил на стволе дерева под иконой зеркало и торопливо брился, поглядывая то в зеркало, то на икону и время от времени шевеля губами.

Лейтенант Рон никому не мог рассказать о том, что ему стало известно, до самого въезда в город, потому что к тому времени, когда ординарец вывез его из часовни, у него разыгрался такой жар, что бедняга два дня не приходил в сознание. И лишь теперь, услышав случайно имя де Болибара, ему довелось разоблачить грозный замысел перед нашим командиром полка.