Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - Лео Перуц

— Ты, дурень, вечное блаженство не так легко дается, как ты думаешь. Ты воображаешь, будто дыры в брюхе хватит, чтобы попасть на небеса?

— А что у тебя есть для меня в аптеке? — слышался голос другого раненого. — Обезьяний жир? Или медвежье сало, или вороний помет?

— Для тебя — только «Отче наш»! — брюзжал фельдшер. — У тебя слишком много дыр.

А перейдя к следующему, он философствовал вслух:

— Да, смерть — язычница, она не справляет праздников. Война везде оставляет кладбища, я всегда это говорил…

— Да подойдешь ты наконец ко мне? — простонал кто-то в углу.

— Жди, доберусь и до тебя! — гневно отозвался фельдшер. — Я тебя знаю, тебе и на комариный укус подавай пластырь! Лучше бы пуля черту в зад попала, тогда бы я не возился с тобой, нытик несчастный!

Снаружи перед часовней герильясы разложили костер. По лесу были расставлены посты, и начальник охранения ходил поодаль, проверяя их и окликая бойцов по именам. А у огня расположились человек сто-сто пятьдесят, многие живо уснули, другие курили сигареты и переговаривались вполголоса. Они Носили одежду и оружие, захваченные у французов. На одних были гамаши пехотинцев, на иных — высокие кавалерийские сапоги, кое-кто обзавелся длинной кирасирской саблей — палашом.

Недалеко от часовни рос пробковый дуб, на ветку которого подвесили икону святой Девы с младенцем, перед нею двое испанцев усердно молились, став на колени. У костра в ярком свете стоял офицер в форме капитана нортумберлендских стрелков и смотрел в огонь, опираясь на длинную шпагу; его ярко-красный мундир и белый плюмаж на шлеме выделяли его среди оборванных герильясов, так золотой дукат выделяется среди потемневших медяков. (По описанию Рона мы заключили, что это мог быть только известный нам Уильям Каллаген, которому генерал Блэйк поручил держать связь и контролировать действия герильясов в этой местности.)

Наконец и фельдшер, покончив со своей работой, вышел из часовни. Он сразу направился к огню. Это был маленький, чрезвычайно толстый человечек, одетый в коричневую куртку, короткие брюки и рваные голубые чулки; но на петлицах у него были полковничьи знаки. Лейтенант понял, что это мог быть только Сарачо Дубильная Бочка, это он перевязывал раненых и издевался над ними, как злобная обезьяна, дразнил их и давал самые скверные утешения. На голове у Сарачо был бархатный ночной колпак, расшитый золотом. Рон мигом узнал эту вещь: колпак принадлежал генералу Лефебру, и о нем был наслышан весь корпус, потому что из-за колпака, потерянного вместе со всем багажом Лефебра, генеральские адъютанты и офицеры конвоя насиделись под арестом. Дубильная Бочка задумчиво грел руки над огнем. Какое-то время все было спокойно, только тихо стонали раненые, ворчал сквозь сон кто-нибудь у костра, да те два испанца перед иконой невнятно бормотали молитвы.

Лейтенант Рон рассказывал, что в это время он совсем изнемог от усталости и, несмотря на боль и жажду, едва не уснул, но его разбудили громкие возгласы бойцов охранения. Он выглянул в пролом под крышей и увидел богато одетого старика — этого самого маркиза де Боли-бара, который вышел из темноты к огню.

Рон описал его так: высокого роста, совершенно седые волосы, усы и борода, слегка горбатый нос, все черты резкие, и было в них нечто пугающее, жуткое, хотя лейтенант не мог точно определить, откуда бралось такое впечатление.

— Вот он! — воскликнул Дубильная Бочка и встал, отводя руки от костра. — Господин маркиз де Болибар! — представил он пришедшего английскому офицеру. — Прошу прошения, господин маркиз, — полковник низко поклонился старику, — что мы потревожили вас ночью, но поутру вы, вероятно, уже не нашли бы нас в этих местах, а я должен передать вам весьма важную весть, которая касается вашей семьи…

Маркиз резким движением вскинул голову и глянул прямо в глаза полковнику. Лицо у него было бескровное, но в этот миг оно показалось багровым от света костра.

— Вы, господин маркиз, ведь в родстве с генерал-лейтенантом де Болибаром, который два года назад командовал вторым испанским корпусом? вежливо поинтересовался англичанин.

— Генерал-лейтенант — мой родной брат, — сказал маркиз, глядя не на собеседников, а на Дубильную Бочку.

— И в английской армии служил офицер вашей фамилии, он отбил у французов при Акре артиллерийский парк.

— Да, это — мой кузен, — маркиз все смотрел на полковника, словно ожидая от него жестокого удара.

— Род господина маркиза дал великолепных офицеров многим армиям, начал Дубильная Бочка. — Но, увы, и во французской армии еще недавно служил племянник господина маркиза… Маркиз прикрыл глаза.

— Он убит? — тихо спросил он.

— Он сделал отличную карьеру, — улыбаясь, продолжил Дубильная Бочка. Стал французским лейтенантом в семнадцать лет. У меня тоже есть сын, и я с радостью сделал бы из него солдата, но он — горбатый и годится разве что в монахи.

— Так он — убит? — повторил вопрос маркиз. Он стоял неподвижно, но тень его в неверном свете костра колебалась и вздрагивала, словно не старик, а его тень с напряжением и страхом ожидала ответа…

— В армии французского императора воюют многие нации — немцы, голландцы, неаполитанцы и поляки. Почему бы и испанцу не послужить у французов?

— Он — мертв? — резко крикнул маркиз.

— Да! Мертв! И скачет теперь в ад наперегонки с дьяволом! — злобно захохотал Дубильная Бочка, так что эхо разнеслось по лесу.

— Я был рядом, когда мать рожала его, — тихо и мрачно проговорил маркиз. — И в купель при святом крещении опустил его я. Но он был своевольным с рождения, непостоянным, как тень на стене. Да подарит ему Бог вечное пристанище…

— Дьявол в аду даст ему пристанище, изменнику! — злобно вскричал Дубильная Бочка.

— Аминь! — закончил английский капитан, и было непонятно, относилось ли это к молитве маркиза или к проклятию полковника…

Маркиз подошел к иконе и склонился перед нею до земли. Оба испанца, которые молились рядом, подвинулись, освободив ему место.

— Я-то, правда, — обратился Дубильная Бочка к англичанину, — не могу похвалиться знатной родней. Мать у меня была горничной, а отец чинил сапоги, зато я служу моему королю и святой церкви — не всем же людям быть дворянами…

— Боже, ты ведаешь, что мы — бедные люди — не умеем прожить без греха! — молился маркиз.

— Наша высшая знать, имейте в виду, капитан, — горько и зло усмехаясь, продолжал Сарачо, — тот же герцог Инфантадо, маркиз Вильяфранка, оба графа Оргаса — отец с сыном, герцог де Альбукерке — все они смылись в Байонну и присягнули королю Хосе[49].