Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Вадим Степанцов

* * *

Я подумал: “Пройтись хорошо бы”,Хоть ноябрьский морозец кусался.Мой роман под названием “Злоба”В этот вечер никак не писался.

Превозмог я в себе домоседа,Весь закутался, вышел с молитвойИ дверную обивку соседаПокрестил на прощание бритвой.

Тихоходным рыдающим лифтомПлыл я вниз и огрызком сангиныВыводил завитушчатым шрифтомМатюки на обшивке кабины.

О вещах размышляя нетленных,Распечатал внизу сигареты,Но сначала в ячейках настенныхПодпалил зажигалкой газеты.

На дворе плыли белые мухи…Вдруг послышался крик басовитыйНеопрятной прохожей старухи,Мною с ног неожиданно сбитой.

Очарованный звездною тьмою,Я шагал, нерушимо спокойный.Словно гром раскатился зимою –То свалил я контейнер помойный.

Я зашел к своей прежней подруге,Не застав же распутницы дома,Перед дверью, кряхтя от натуги,Торопливо сходил по-большому.

И, поймав в подворотне угрюмойВыносившего мусор поэта,Угрожающе молвил: “ПодумайНад бесплатною пользой совета.

Стань мужчиной и дома не кисни,Удушаемый книжною пылью:Искру творчества высечь из жизниМожно только посредством насилья”.

В назиданье ему оплеухуЯ вкатил, чтоб не смел расслабляться,Чтоб запомнил: работнику духаХорошо перед сном прогуляться.

* * *

Я был один в тот пышный полдень лета,Ко сну меня склонила анаша,И понял я во сне, что жизнь поэтаВ России беспредельно хороша.

Осталось много женщин за плечами,Но ждут еще мильоны впереди,И все они – с безумными очамиИ вечно смятой розой на груди.

Да, нравится безумствовать поэтам,Скакать во мрак, накинув епанчу,А между тем и в трезвом мире этомВсе делается так, как я хочу.

Моя неисчерпаема палитра,И потому вкушаю я почет:Официант, прилизанный, как выдра,С поклоном мне заказец подает.

И на салфетке росчерка образчикВзамен купюр вручаю я ему,И на салфетку он глаза таращит,Еще не веря счастью своему.

Зачем купюры лучшему из бардов?Мне просто дарят всё, чем я живу.Пусть коммунизм есть греза миллиардов,Но я его вкушаю наяву.

Он для меня буржуями построен.Сумела стройка многих разорить,Но вряд ли скромный труженик достоинТого, чтоб мне его благодарить.

Своими песнями в миры иныеЯ проложил уверенно маршрут,И мягкие буржуи надувныеЗа мною следом радостно плывут.

И если кто-то лопнет по дороге,То радость не сотрется с прочих лиц:Коль впереди маячит счастье многих,То безразлична участь единиц.

* * *

Изначально несчастен поэт,Изначально он должен страдать,Ибо опыт скитальческих летОн не вправе в стихах передать.

Пишет он о родимых лесах,Хоть сама порывалась рукаНаписать, как светлеет в глазахПосле первой бутылки пивка.

Пишет он, проклиная судьбу,Как поют соловьи по утрам,А хотел бы писать, как в зобуРастекаются первых сто грамм.

Об Отчизне, судьбу понося,Пишет он и себе не даетНаписать, как зажарит гусяИ всего в одиночку сожрет.

Как прекрасно в разгульном чадуНагишом в ресторане плясать!..Но о яблоньке в отчем садуДолжен он с отвращеньем писать.

Чтоб писать о церквях над рекой,Он сумеет себя побороть, –Не расскажет, как жадной рукойМял могучую женскую плоть.

Он напишет, смиряя себя,Про поля в предрассветном дыму, –Не расскажет, как, шумно сопя,Отдавалась толстуха ему.

Все вулканы исконных страстейПокорила поэта стезя,Но до робких, ничтожных людейДонести ему знанье нельзя.

Чтобы мир не распался вконецИ на твердь не обрушилась твердь,Голос сердца смиряет поэтИ зовет милосердную смерть.

* * *

Катился слух по всей земле,Вгоняя в дрожь народ крещеный,Что царь свирепствует в Кремле,Коварным бесом обольщённый.

Недолго было до бедыОт царственного хлебосолья –Легко в боярские задыВходили смазанные колья.

Палач полосовал клинкомПод вопли жертвы плоть живуюИ скользких внутренностей комВываливал на мостовую.

Как жертвы дергались в крови –Царь видел, сидя на престоле;Как содрогания любвиВкушал он судороги боли.

Дымился человечий жирНа пламенеющих угольях,А мудрецы наставший мирТрусливо славили в застольях.

Ни золото, ни киноварьНе потускнели на иконах,Покуда окаянный царьПриумножал число казненных.

Земля от ужаса тряслась,И в казнях, кажется, хотелаНеограниченная властьСама себе найти пределы.

Но оседала казней гарь,Сменяясь покаянным звоном,И падал окаянный царьС рыданьями к святым иконам.

Сияли ризы и венцы,Слегка потрескивали свечи,И вновь слагали мудрецыБлагонамеренные речи.

Но все труды пропали зря,По образам скакали черти,И бес мучительства царяНе отпустил до самой смерти.

Четыре века протекло,И я, без внешнего почета,Подняв беспечное чело,Вхожу в кремлевские ворота.

Я прохожу, никем не зван,А по естественному праву –Туда, где грозный царь ИванТворил бессудную расправу.

Царь произвол возвел в законИ этим стал велик и славен,Но я не менее, чем он,В своих стихах самодержавен.

Я совесть положил под спудИ разнуздал дурные страсти –Затем что зло есть атрибутИ светской, и духовной власти.

Ведь в ложно понятом добре,Верней сказать, в словесном блуде,Успешнее, чем на костре,Всегда испепелялись люди.

По звучным струнам не бряцалЯ в честь добра и благородства,Но благосклонно созерцалРазнообразные уродства.

Со сладким трепетом вникалВо все возможные пороки,Хоть на себя и навлекалВ неблагонравии упреки.

Непросто возвеличить стих,Поработить людей непросто,Покуда не упала с нихДобра мертвящая короста.

Как много требуется сжечь,Смести, отдать на поруганье,Чтоб захватить людскую речь,Людское смутное сознанье!

И не пугает смертный хлад –Певцы, по-царски всемогущи,К царям не упадают в ад,Но в райские восходят кущи.

* * *

Наподобье червей могильных,В труд ушедших всем существом,В стороне от дороги сильных,Неприметные, мы живем.

Но еще незримей, подспудней,Непрерывней наш темный труд,И темницу рабочих буднейНавсегда сомненья запрут.

Без труда покоя не зная,И не найдем и в труде его,Потому что сомнений стаяВоспрещает нам торжество.

Оттого-то мы сильным чужды,От рожденья алчущим жить,Чтоб желанья свои и нужды,Как закон, толпе изложить.

В слабодушии все упрекиБезответно впитали мы,Но из наших были пророки,Освещавшие годы тьмы.

В жизни мы ничего не значим,Но вы терпите, словно срам,То, что с горем, сомненьем, плачемПротив воли идете к нам.

* * *