Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

— Я не вынесу, если этот выродок, из-за которого меня выгнали из армии, будет тут важно расхаживать и прикладывать руку к работе над законами под предлогом того, что он дядя будущей королевы!

— Мой дорогой сын, вы же знаете, что маркиза — всего лишь фаворитка, и не ей принимать решения, связанные с делами королевской семьи, — отвечала его мать. — Впрочем, едва ли королева пожелает присутствия внучки короля Августа II во Франции...

— Король уже давно не слушает Марию Лещинскую, а делает все, что ему посоветует эта девица! А она вам кое-что задолжала! Я жду, что мне как минимум вернут командование, чтобы я мог, наконец, обставить этого ничтожного маршалишку!

Луиза-Елизавета про себя подумала, что ни разу не видела ничтожества такой закалки, но промолчала в ответ на выходку сына. Она слишком хорошо знала, насколько он вспыльчив и жесток, даже в отношениях с ней. Она приказала запрячь лошадей и направилась к маркизе. А уже через три дня Луи-Франсуа де Конти получил звание Верховного главнокомандующего королевской армией, дающее ему полную власть над всеми войсками... и даже маршалами.

Новость произвела настоящий фурор при дворе, но это было ничто по сравнению с бурей, разразившейся в штабе армии в Тонгресе. Мориц, пребывая вне себя от ярости, какой он еще в жизни не испытывал, гремел во весь голос, сыпал проклятиями, да с такой силой, что дрожали стены города.

— Никогда! Никогда я не стану подчиняться этому самодовольному молокососу, который мнит о себе невесть что только потому, что он, видите ли, принц крови! Я сию же секунду подам королю прошение об отставке! Раз он не видит разницы между опытным военным и мальчишкой, у которого еще молоко на губах не обсохло, что ж, пусть исход войны кое-чему его научит! А я лучше отдохну в своем замке и посмотрю, как там продвигаются работы.

Когда он накричался всласть и уселся за свой рабочий стол, свалив в кучу разложенные на нем карты, чтобы привести свои угрозы в исполнение, де Вальфон тихо кашлянул и изрек:

— На вашем месте, господин маршал, я бы не стал писать этого прошения.

— А не будете ли вы так добры пояснить, почему? Я не имею привычки откладывать принятые решения на потом.

— Да, да, конечно же. Но боюсь, что на этот раз вам придется это сделать. Не собираетесь же вы поступить так же, как когда-то поступил принц де Конти — то есть дезертировать перед лицом противника?

— Что? Я? Дезертировать? Да как вы смеете, Вальфон? Вы либо с ума сошли, либо хотите нанести мне оскорбление, а если так, то...

— Ни то, ни другое. Я лишь пытаюсь высказать вам свое мнение: Карл Лотарингский только что пересек реку Маас с пятидесятитысячной армией, вскоре он станет лагерем между нами и Льежем, и...

— Да что же вы сразу об этом не сказали! С этого и надо было начинать, а не болтать тут о решениях Версаля! Где там мои карты? Я еще покажу им, на что способен!

И, изучив свои записи о расположении войск в этом регионе, он объявил:

— Мы выйдем им навстречу и дадим бой! Прямо здесь, при Рокуре, — добавил он, указывая пальцем на точку на карте. — Проследите, чтобы войска были готовы к битве, но не сообщайте им никаких подробностей.

Вечером 10 октября он послал за Шарлем Фаваром.

— Завтра я дам важное сражение, о котором все уже догадываются, но наверняка об этом не знают. Я был бы вам благодарен, если бы вы сохранили эту маленькую тайну до сегодняшнего вечера. Когда спектакль закончится, я хочу, чтобы вы объявили: «Завтра нас ждет заслуженный отдых, ведь мы победим!» Переложите на стихи мои слова, и пусть ваша жена споет это на военный манер...

Фавар, хоть и был немного ошарашен, не стал долго рассуждать и, вернувшись к себе, принялся за работу. Вечером, после представления, Жюстин, невероятно прекрасная в своем голубом платье под цвет флага[114], вышла из-за занавеса и запела:

Свой долг мы все исполним с честью,

И будет нам за это передышка,

И нас никто за это не осудит,

Ведь всем понятно — это будет

Счастья вспышка!

Чтоб подвиг наш вошел в анналы

И чтобы говорили все о нем,

Нам нужно будет постараться,

А потом станем упиваться Победы днем!

Ее встречали бурными овациями и чуть ли не носили на руках. Все выпили за победу, объявленную с такой смелостью. И потом приступили к подготовке к битве, которую уже долго предвкушали. Наконец-то они встретят врага в открытом бою!

На следующий день, как только занялся рассвет, войско двинулось в путь. А к закату враг уже спасался бегством, и вся армия шумно чествовала маршала, преподнося ему захваченные знамена, пушки и пленников.

— Да здравствует король и маршал Саксонский!

Этим вечером в театре Фавар давал «Осажденную Цитеру»[115], и пьеса имела поистине невероятный успех.

Маркизу де Вальфону было поручено отправиться в Версаль с новостью о победе, а также доставить королю одиннадцать знамен, захваченных при Рокуре. Рассказ маркиза поразил весь двор, но больше всех была впечатлена мадам де Помпадур:

— Маршал, наверное, очень доволен, — сказала она, выслушав де Вальфона. — Должно быть, во главе армии на поле боя он был просто неотразим!

— Само собой, мадам. Он сделал практически невозможное, чтобы быть достойным вашей дружбы.

— Как это мило! Напишите ему, пожалуйста, что я его очень люблю...

* * *

14 ноября в Фонтенбло король устроил прием в честь героя и даровал ему право разместить шесть захваченных у противника пушек в Шамборе. Это был крайне ценный дар, учитывая, что подобной привилегии до этого момента удостоились лишь маршал де Вобан, одержавший победу в битве при Филипсбурге, и маршал де Виллар, прославившийся сражением при Денене.

А маркиза де Помпадур, раскаиваясь в том, какую услугу оказала принцессе де Конти, приложила все усилия, чтобы устроить свадьбу племянницы великого героя...

Глава XII

Король и его королевство

Начало 1747 года сложилось сказочно удачно для Морица Саксонского: 11 января Людовик XV удостоил его звания главного маршала Франции — этот престижный чин, эквивалентный коннетаблю Франции[116], до Морица имел один лишь Тюренн. И этот жест успокоил его гордость, уязвленную назначением врага — Луи-Франсуа де Конти — главнокомандующим. А чуть позже, 9 февраля, должна была состояться свадьба племянницы маршала и дофина.

В предвкушении этого события Версаль буквально кипел. Но больше всех беспокоился сам маршал — он носился туда-сюда, вмешиваясь во все приготовления. Марии-Жозефе Австрийской[117], матери невесты, он написал письмо, которого никак нельзя было ожидать от старого вояки: