Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

Письмо датировалось 28 января. Немного поразмыслив, Кауниц предложил капитуляцию, но с условием почетных условий сдачи и освобождения гарнизона. Мориц ответил, что не уверен, что ему удастся помешать своим солдатам, этим «непослушным муравьям», разграбить город, если придется брать его штурмом. Вслед за этим Кауниц отправил к нему парламентеров, буквально излучавших высокомерие.

— Не надейтесь, что сдача города будет означать для нас полное поражение, — заявили они. — Мы ждем подкреплений!

— Ну и прекрасно! Я это полностью одобряю! Честные люди, ожидающие помощи, не должны сдаваться. Так вернитесь же в город и защищайтесь, господа! — улыбаясь, ответил им маршал.

В итоге Кауниц согласился на капитуляцию и пленение гарнизона, но с условием, что у него будет четыре дня на эвакуацию населения города. Так он попытался сжульничать и выиграть для себя время, в надежде, что враг не знает об армейском корпусе в Антверпене, находившемся под командованием князя Карла-Августа Вальдекского[112]. Но он сильно ошибался: Мориц уже давно разместил охранные посты на дороге из Антверпена. В результате Кауниц был разбит в пух и прах. А 20 февраля, после нескольких пушечных выстрелов, Мориц Саксонский, пройдя через нетронутые предместья, вошел в целый и невредимый Брюссель, понеся при этом минимальные человеческие потери. Гарнизон города был пленен, но обращались с ним достойно. А победитель сел писать своему королю письмо, в котором сообщал, что захватил для него вражеский город. Но маршал так и не смог усидеть в Брюсселе и лично отправился в Версаль, чтобы, помимо пятидесяти двух захваченных знамен, преподнести правителю исключительный подарок, обнаруженный во дворце наместника, — личный штандарт короля Франциска I, захваченный в 1525 году в Павии Карлом V.

На этот раз торжество было еще более значительным. По пути к Парижу маршала бурно приветствовали жители деревень и городов. Король расцеловал его в щеки, представил маркизе де Помпадур, которая изящно приветствовала маршала и тут же заявила, что они обязательно подружатся, предоставил ему привилегию входить в свиту короля, что являлось главной придворной наградой, поскольку это давало право находиться с королем в любом месте, где бы тот ни находился. И наконец, как символ того, что прославившийся маршал теперь навеки связан с Францией, король предоставил ему французское подданство. Теперь Мориц Саксонский стал французом!

Париж не отставал от Версаля. После того как город поприветствовал своего героя, «Гранд-опера» увековечила его триумф в присутствии Людовика и двора. 18 марта ставили «Армиду». В прологе появилась мадемуазель Мец, исполнявшая арию Славу, и она запела чистым сопрано:

Пусть мир навеки подчинится

Тому герою, что я так люблю...

При этих словах она приблизилась к ложе, где и сидел вышеупомянутый герой с несколькими друзьями, и протянула ему лавровый венок. Улыбнувшись и покраснев, Мориц отрицательно замотал головой. А зал взорвался криками:

— Возьмите его! Ну возьмите же!

Все встали. И, когда он снова покачал головой, герцог де Виллеруа принял венок из рук певицы и водрузил его на голову Морица под бурные аплодисменты зрителей.

Всеобщее обожание доходило практически до сумасшествия. Французская академия даже предложила ему почетное место в своем составе. Разве не его перу принадлежит замечательный трактат о войне и военном деле? Но от этого предложения Мориц отказался не просто с улыбкой, а уже со смехом:

«Это мне пойдет так же, как коту перстень, — написал он герцогу де Ноайю. — Я даже с орфографией не в ладах».

На самом деле написанный его рукой текст выглядел примерно так: «Эта мне пайдет как кату перстэн». Что ж, неграмотность маршала не оставляла никаких сомнений.

Само собой, это обожание было отнюдь не единодушным. Имелись и завистники, и ревнивцы, и просто недоброжелатели, которые упорно видели в Морице лишь грубоватого солдафона. Первым из них был, конечно же, принц де Конти, ненависть которого не позволяла ему увидеть в маршале черты настоящего военачальника. Обещание не ввязываться с маршалом в ссору, данное королю, лишь еще больше усиливало его неприязнь к Морицу, и, чтобы дать выход бушевавшему в нем гневу, принц нашел довольно низкий способ отомстить. Услышав однажды, как мадам де Помпадур поет дифирамбы Морицу, которого она теперь звала не иначе как «мой маршал», Луи-Франсуа решил отыграться на ней. Утром, когда маркиза еще нежилась в постели, он бесцеремонно вломился в ее покои, не соизволив даже поприветствовать, и, усевшись рядом, заявил:

— Какая шикарная кровать! Пожалуй, даже слишком шикарная для такой женщины, как вы!

И, поднявшись на ноги, принялся осматривать покои с таким видом, словно изучал музейные экспонаты, а затем, взглянув на маркизу, которая оцепенела от изумления, добавил:

— Впрочем, как и все в этой комнате!

И с этими словами он исчез так же, как появился несколько минут назад...

За эту бессовестную выходку принц получил строгий выговор от короля и должен был несколько месяцев безвыездно находиться в собственном замке, что, к сожалению, совершенно не умерило его пыл. Он продолжал злобствовать, но теперь уже в личной переписке, где пытался настроить военного министра д'Аржансона против своего врага. Тот, однако, в этом совершенно не нуждался, так как и без этого не любил маршала. И они вместе задались целью снять с Морица корону победителя, опорочить его. Они там и сям говорили, что он испорченный развратный тип, что успех вскружил ему голову и он потерял всякий стыд, что в бою он не думает ни о чем, кроме собственной шкуры, что он подцепил постыдное заболевание и даже что он впал в старческий маразм!

Но Мориц оставался безразличным к этим глупым сплетням. В конце марта он решил наведаться в свой замок Шамбор, где еще ни разу не был.

Он отправился туда 1 апреля. Компанию ему составили его друг Левендаль, адъютант маркиз де Вальфон и Ле Норман де Турнем, генеральный интендант Резиденций короля, который, по слухам, был не столько приемным отцом маркизы де Помпадур, сколько самым что ни на есть настоящим. Путешествие прошло замечательно: было прохладно, но солнечно, и в такую погоду Туреньские земли, покрытые цветущими фруктовыми деревьями, представали перед путешественниками во всем своем великолепии — не зря же эту область называли «садами Франции».

Кто-то сказал Морицу, что Шамбор был самым красивым замком Франции после Версаля, и он улыбнулся, в глубине души считая, что это лишь способ отдать должное королевскому подарку. Но потом, в конце широкой дороги, проложенной прямо посреди густого леса, словно мираж, появились сначала голубые плитки кровельного сланца на башенках, а затем и сам белоснежный замок — чудо из чудес, сверкающее в лучах весеннего солнца под пение птиц. Мориц был так восхищен и поражен увиденным, что даже приказал остановить карету и вышел из нее, чтобы получше разглядеть замок. Даже в самых смелых своих мечтах он не мог вообразить настолько великолепного подарка за свои заслуги.