Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

Через два дня, 9 февраля, состоялась свадебная церемония. Дофину одели в расшитое золотом платье, которое весило шестьдесят фунтов[118]. Мориц, разглядывая хрупкую фигурку своей племянницы, прикинул на глаз вес платья и покачал головой:

— Да оно же весит столько же, как и настоящая кираса! — проворчал он.

А для отчаявшейся принцессы платье и было чем-то вроде панциря — оно помогало ей держаться прямо с высоко поднятой головой, украшенной бриллиантами, на протяжении всей нескончаемой церемонии, пира и бала, которые за ней последовали.

В этот вечер Версаль, сверкая огнями, напоминал сказочный дворец.

Дофин и дофина, как и полагалось, открыли бал, но после этого Людовик исчез в неизвестном направлении. Как оказалось, король задумал устроить не простой бал, а маскарад, чтобы развеселить свою невестку. По дворцу расхаживали придворные в пестрых костюмах всевозможных цветов, но очень скоро всеобщее внимание привлек один человек в желтом домино, который то и дело подходил к стойкам с закусками, расставленным в залах Апартаментов короля. Он буквально заглатывал еду, уходил, возвращался, снова начинал есть и пить, словно целый год у него ни крошки во рту не было. Это странное поведение заинтриговало короля, и за желтым домино стали наблюдать. Кем мог быть этот обжора? Тайна открылась под оглушительный хохот присутствующих: оказалось, что желтый костюм служил прикрытием для швейцарских гвардейцев из Дома короля, которые надевали его по очереди, чтобы поесть и выпить за здоровье молодоженов.

И только дофина этот номер не рассмешил. Приближался ужасный момент — скоро ему предстояло отправиться в опочивальню в сопровождении всей королевской семьи, маркизы де Помпадур и, вероятнее всего, маршала Саксонского, который едва сдерживал свой гнев и на следующее утро написал следующее письмо своему брату Августу III:

«Вы даже не представляете себе, Ваше Величество, с каким достоинством выдержала наша девочка это тяжелое испытание. В пятнадцать лет она уже мыслит и поступает, как взрослый человек. Я был несказанно удивлен ее поведением. Подумайте сами: разве это приятно — внезапно очутиться в центре внимания роскошно одетых мужчин и женщин, которые с любопытством смотрят на тебя и твоего юного супруга, облаченных лишь в ночные сорочки? Но вы же знаете эти странные обычаи французского двора...

Его Величество приказал мне встать рядом с госпожой дофиной и подбодрить ее, коли в том будет нужда, родственным словом. Но поддержка оказалась нужна вовсе не ей, а господину дофину. Правда, он ни о чем никого не просил, но, по-моему, только потому, что в его положении это было бы крайне затруднительно. Он, видите ли, с головой укрылся одеялом и не отвечал Марии-Жозефе, которой пришлось вести беседу — очень, кстати сказать, остроумную — самой.

Оставил я спальню только тогда, когда женщины задернули полог. Я ласково пожелал принцессе и ее супругу спокойной ночи и с тяжелым сердцем вышел вон. Как я потом узнал, грустно было не только одному мне. Многие находились в унынии, потому что вся эта церемония очень напоминала жертвоприношение, а госпожа дофина уже успела заслужить всеобщую любовь...»

Эти слова были исполнены невероятной нежности, которую этот грубоватый закаленный солдат испытывал по отношению к принцессе, так неудачно начавшей супружескую жизнь. Вернувшись к себе, Мориц дорого бы дал, чтобы узнать, что сейчас происходит за пологом кровати новобрачных.

Слава богу, разгневанному маршалу не дано было увидеть происходившее там. А происходило следующее: едва комната опустела, Людовик разрыдался, как ребенок, потерявшийся в темноте. Пораженная этим бурным проявлением горя, Мария-Жозефа сначала изумленно прислушивалась к всхлипываниям принца, а потом у нее самой на глазах выступили слезы, она стала плакать вместе со своим мужем. И вот оба молодых супруга, каждый уткнувшись в свою подушку, принялись реветь один громче другого.

И, то ли услышав, как она плачет вместе с ним, то ли почувствовав, как бедная девушка содрогается всем телом, принц, хлюпнув носом, с трудом произнес:

— Из... извините меня... мадам... Я не... не хотел, чтобы так получилось...

Боже милостивый! Он разговаривает! Слезы на глазах высохли как по волшебству. Мария-Жозефа промокнула лицо платком, а затем, обернувшись к плачущему мужу, очень мягко произнесла:

— Плачьте, месье, плачьте и не стесняйтесь своих слез! Только они дают мне надежду на то, что когда-нибудь — не скоро, конечно же, не скоро! — я заслужу ваше уважение. Лишь благородные сердца хранят верность воспоминаниям. И я понимаю, сколь трудно вам было, когда вы соглашались на наш брак.

Этот мягкий, сочувственный голос подействовал на дофина, как бальзам. Он немного успокоился и впервые за все время внимательно посмотрел на свою жену. Светлые волосы, добрые голубые глаза, полные сострадания, и покрасневший от слез нос — она, несомненно, была прехорошенькой. Дофин выдавил из себя некое подобие улыбки и прошептал:

— Спасибо, моя душенька...

В скором времени Мария-Жозефа станет «душенькой» для всей королевской семьи, завоевав их любовь своей добротой, терпимостью и доброжелательностью. На данный же момент молодожены уснули, каждый на своей половине кровати. Оба чувствовали себя смертельно уставшими, поскольку день выдался непростым.

Наутро, придя проверить простыни, фрейлины не обнаружили на них того, что искали, зато крайне удивились, увидев подушки обоих супругов мокрыми от слез.

Узнав об этом, король лишь нахмурил брови, а Мориц и вовсе предпочел оставить свои мысли при себе и не высказываться по этому поводу. Он считал, что лучше всего оставить все, как есть, и положиться на волю случая. Вскоре маршал заметил, что молодожены, по крайней мере, перестали отворачиваться друг от друга и начали почаще улыбаться. И немудрено — первая брачная ночь, несмотря на бесконечные потоки слез, стала началом их крепкой дружбы, которая со временем переросла в нечто большее. Довольно скоро принц понял, что у них с Марией-Жозефой немало общего — они оба любили чтение, были набожны, занимались музыкой, восхищались цветами, и их совместная жизнь тут же стала теплее и сердечнее. Покои принца и принцессы были чем-то вроде мирного островка в бушующем море дворцовых интриг и заговоров.

Сложно сказать, когда именно дофин перестал относиться к супруге как к младшей сестре. Точно одно — произошло это далеко не сразу после свадьбы, ведь их первенец появился на свет только в начале 1750 года. Это событие принесло немало радости всей стране, но больше всех было доволен Мориц, который до конца своих дней нежно любил свою племянницу, называя ее «моя маленькая дофина» или «дивная принцесса». И Мария-Жозефа всегда отвечала ему взаимностью.