"Нантская история" - Константин Соловьёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Путь, — я скрипуче рассмеялась, — Если в подобном ключе вы читаете проповеди, ваша паства будет только благодарна за то, что мы умыкнули вас на пару дней. Хороший священник не говорит о путях и дорогах. Он говорит о вратах рая, которые караулит Святой Петр. Человек жаден и труслив, вы сами это говорили, когда рассуждали о том, можно ли ему доверить знания. Именно поэтому вера — первейший его костыль, ведь она защищает его от страха и, кроме того, обещает то, что он вожделеет, но чего опять-таки боится добиться сам. Будь скотиной, говорит ему вера, будь низок, жалок, неприхотлив и беден — потом тебе все воздастся. И ты будешь распивать мед из золотых кувшинов, сидя на облаке в компании с ангелами. О каком пути вы говорите? Какой путь нужен человеку, которому уже обещаны благоуханные облака, достаточно лишь соблюдать пост и выполнять нехитрый свод правил?
Отец Гидеон лишь поморщился — как кулачный боец, которому противник отвесил не очень чувствительный хук в скулу.
— Путь души, — возвестил он, — это нечто другое. В чем смысл всякого пути, который мы предпринимаем?
— Оказаться в другом месте.
— Но не только. Чем длиннее путь, тем больше всего может случиться с нами по дороге. Мы идем, и видим то, чего прежде не видели. Мы можем пройти квартал в обе стороны, и все равно во второй раз мы увидим его иначе. Это сущность всякого пути, Альберка. Начиная путь, мы меняется шаг за шагом, не сознавая этого. Путь окончит не тот человек, который начинал его. Он будет отличаться от прежнего, хоть и в той бесконечной малости, которую вряд ли сможет заметить ваш разум, даже если он будет сверкать как Полярная звезда. Уверовать — означает встать на путь и держаться на нем. Никто не знает, что ты увидишь во время пути, что решишь обойти, что срежешь, и где сделаешь привал. Путь всегда держится в одиночестве, иначе невозможно. Это путешествие наших душ, бесконечное путешествие, куда более сложное, чем путешествие электрона в ядре атома или путешествие рек по поверхности планеты. Это не гонка, в которой победитель получает первый приз, несмотря на то, что впереди иной раз мерещатся благоуханные облака и ангелы с кувшинами меда. Это путь самопознания… О Господи!
— Вы что, его уже узрели? Постойте, отче, ваш земной путь оказался подозрительно коротким, не смухлевали ли вы где часом?..
— Я не о том! — он повернулся к окну, — Кажется, я их вижу!
Сердце отстучало несколько неровных ударов.
— Сколько их?
— Двое… Да, двое.
Проклятая слабость накатила на меня тяжелым душным грозовым облаком, тело обволокло горячим потом, как у больного малярией. И сердце предательски задребезжало.
Дверь распахнулась и зашли Ламберт с Бальдульфом. В этот момент мне было неважно, почему они одни, почему их усталые лица, мокрые от мелкой ядовитой росы, так пусты и бледны. Живы! Вся дерзость, и вся бравада, и вся злость вдруг оставили меня, и вместе ними оставили и силы — я задрожала, ощущая, как предательски обмякает безвольное тело. И где та спорщица, которая минуту назад зло насмехалась над отцом Гидеоном? Трусливая маленькая девчонка заняла ее место, настолько беспомощная, что даже голос дрогнул, не сразу подчинился.
— Ночка… — Бальдульф схватил бутылку с остатками вина и осушил ее, механически залив ее содержимое в себя, как заливают масло в большой прожорливый двигатель, — Вот дела… Вот проклятье… Во имя чирьев на жопе Святого Иоанна, как я хочу жрать!..
Ламберт хранил молчание, но молчание нехорошее, напряженное. Ночная сырость ничуть не повредила ему, она осела на его доспехах крошечными каплями, в тепле дома от бронированных пластин начал подниматься едва видимый зыбкий пар.
— Вы целы? — наконец мой язык смог шевельнуться, — Вы не ранены?
— Все обошлось, — сказал Бальдульф, — Хотя тут как сказать…
— Что ты имеешь в виду? Где отец Каинан? Да что вы молчите, как олухи? Ламберт!
Он взглянул на меня, и взгляд этот был холоднее, чем у каменной горгульи на крыше собора.
— Все провалилось, госпожа Альберка.
От этих слов у меня провалилось все нутро, с такой безнадежностью они были произнесены.
— А, дьявол… Рассказывайте!
— Не много же мы можем рассказать, — Ламберт сел на скамью и стал отогревать ладони, потирая их друг от друга, сталь скрежетала о сталь, — В общем, вышло так, что отец Каинан мертв.
Тут не выдержал и отец Гидеон.
— Как мертв? — изумился он, — То есть как это? Он действительно мертв?
— Вполне, отче, — кивнул Бальдульф, отставив пустую бутыль, — Уж мертвее мертвого, не извольте сомневаться. По крайней мере, половины головы у него не достает, и я сомневаюсь, что сам Иисус Христос тут смог вы воскресить его, аки Лазаря. Ведь у Лазаря хоть голова была на месте, а тут, понимаете ли, штука…
— К черту Лазаря! — не очень по-церковному отозвался святой отец, — Как он погиб? Вы нашли его мертвым?
«Вот так, — звякнул в голове маленький противный звоночек, — Вот так и делают дела те, кто понимает в них хоть что-то. По крайней мере, больше самонадеянной девчонки. Мне надо было догадаться, что они доберутся до него. Но я и подумать не могла, что это произойдет столь быстро».
— Нет, — ответил за него Ламберт, — Мы нашли его живым. Но…
— Так значит, вы убили его при штурме? — отец Гидеон схватился за голову, — Святые небеса… Вы хоть понимаете, что ваши собственные головы теперь не спасет сам Папа Римский, явись он в Нант?.. Если бы вы взяли его живым, он мог бы свидетельствовать против Темного культа, но теперь, с пулей в голове… Вас затравят как диких собак! Епископ поднимет всю свою армию и…
— Не торопитесь, отче. Мы не убивали его, — Ламберт в жесте нарочитого смирения выставил вперед руки в латных перчатках. Полированная сталь, похожая на причудливую серую кожу, облегающую его тело, была мокра, но без следа алого, — Все произошло совсем не так, как мы планировали. И все произошло скверно.
— Расскажите им, капитан, — буркнул Бальдульф, отрывая себе краюху хлеба и погружая в бороду, — У вас получше выйдет.
Ламберт скривился, но стал рассказывать.
— К дому отца Каинана мы выдвинулись к полуночи. Дом двухэтажный, небольшой совсем, для штурма — лучше не придумаешь. Вход парадный и черный, решеток нет, стражи не видно. На всякий случай я электро-магнитным зондом прошелся — электроника внутри есть, но на сигнализацию или какие-нибудь сюрпризы не похоже. Иногда, бывает, всякая шваль устраивает неприятную встречу. Блок взрывчатки во входной двери, например. Разорвешь цепь — и так бахнет, что в клочья десяток человек порвать может. Все выглядело чисто, и мы немного расслабились. Зря, наверно. В окнах горел свет и мы через визорную трубу видели самого отца Каинана. Он был дома и, как будто бы, ничего не подозревал. Я расположился напротив его дома, через улицу. Там был заброшенный флигилек как раз удобной высоты, там я решил держать штаб, если можно так выразиться. Отец Каинан оттуда был как на ладони. В одиннадцать часов он приказал подать поздний ужин, и трапезничал с хорошим аппетитом. Потом слушал музыку. Потом раскладывал пасьянс в своем кабинете. Словом, ничего предосудительного за ним замечено не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});