Сорок пять - Александр Дюма

Два или три раза в течение двух-трех минут король назвал это имя. Стоило посмотреть, как Сент-Малин наклонялся каждый раз, чтобы на лету перехватить эти столь занимавшие его загадочные речи.

Но, как все подлинно интересные вещи, они постоянно заглушались каким-нибудь происшествием или шумом.

То король издавал возглас огорчения, когда слишком резкое движение ножниц портило картинку, то с величайшей нежностью убеждал замолчать мастера Лова, который тявкал с необоснованной, но явно выраженной претензией лаять не хуже какого-нибудь здоровенного дога.

Во всяком случае, от Парижа до Венсена имя Эрнотона было произнесено не менее шести раз королем и не менее четырех герцогом, а Сент-Малин так и не понял, по какому поводу оно повторялось десять раз.

Он воображал, – ведь каждый склонен себя обманывать, – что король только спрашивал о причинах исчезновения молодого человека, а д'Эпернон объяснял предполагаемую или реальную причину.

И наконец они прибыли в Венсен.

Королю оставалось вырезать еще три греха. Поэтому под предлогом необходимости посвятить себя этому важному занятию его величество, едва выйдя из кареты, заперся у себя в комнате.

Дул холоднющий северный ветер; Сент-Малин начал устраиваться около большого камина, где он надеялся отогреться и, отогревшись, поспать, когда Луаньяк положил ему руку на плечо.

– Сегодня вы в наряде, – сказал ему отрывистый голос, который мог принадлежать только человеку, долгое время привыкшему подчиняться и потому научившемуся приказывать, – вы поспите в другой раз; вставайте, господин де Сент-Малин.

– Я готов бодрствовать пятнадцать суток подряд, если надо, сударь, – ответил он.

– Мне очень жаль, что у меня нет никого под рукой, – сказал Луаньяк, делая вид, что он кого-то ищет.

– Сударь, – прервал его Сент-Малин, – вам незачем обращаться к другому: если нужно, я не буду спать месяц.

– О, мы не будем столь требовательными. Успокойтесь!

– Что нужно делать, сударь?

– Опять сесть на лошадь и вернуться в Париж.

– Я готов; я поставил нерасседланную лошадь в стойло.

– Отлично! Вы отправитесь прямо в казарму Сорока пяти.

– Да, сударь.

– Там вы разбудите всех, но так, чтобы, кроме трех начальников, которых я вам укажу, никто не знал, куда они едут и что будут делать.

– Я в точности выполню эти указания.

– Слушайте дальше: вы оставите четырнадцать человек у Сент-Антуанских ворот, пятнадцать – на полдороге и приведете сюда четырнадцать остальных.

– Считайте, что это сделано, господин де Луаньяк; но в котором часу надо будет выступить из Парижа?

– Как только наступит ночь.

– Верхом или пешком?

– Верхом.

– Какое оружие?

– Полное вооружение: кинжал, шпага, пистолеты.

– В кирасах?

– В кирасах.

– Какие еще инструкции?

– Вот три письма: одно для господина де Шалабр, второе для господина де Биран, третье для вас; господин де Шалабр будет командовать первым отрядом, господин де Биран вторым, вы – третьим.

– Слушаю, сударь!

– Письма разрешается распечатать только на месте, когда пробьет шесть. Господин де Шалабр откроет свое у Сент-Антуанских ворот, господин де Биран – около Фобенского креста, вы – у ворот сторожевой башни.

– Надо ехать быстро?

– Насколько смогут ваши лошади, но так, чтобы вы не вызвали подозрений и не обращали на себя внимания. Из Парижа выезжайте через разные ворота: господин де Шалабр через ворота Бурделъ; господин де Биран через ворота Тампля, а так как вам ехать дальше всего, то вы поедете по прямой дороге, то есть через Сент-Антуанские ворота.

– Слушаю, сударь.

– Дополнительные инструкции находятся в письмах. Отправляйтесь.

Сент-Малин поклонился и сделал шаг к выходу.

– Кстати, – сказал Луанъяк, – отсюда до Фобенского креста скачите во весь опор; но оттуда до заставы поезжайте шагом. До наступления ночи еще два часа, у вас больше времени, чем нужно.

– Прекрасно, сударь.

– Вы хорошо поняли? Может быть, повторить?

– Не трудитесь, сударь.

– Добрый путь, господин де Сент-Малин.

И Луаньяк, звеня шпорами, ушел в свои комнаты.

– Четырнадцать в первом отряде, пятнадцать во втором и пятнадцать в третьем. Ясно, что на Эрнотона не рассчитывают и он не состоит в числе Сорока пяти.

Сент-Малин, раздувшийся от гордости, выполнил свое поручение, как человек значительный, но дисциплинированный.

Через полчаса после отъезда из Венсена, в точности следуя инструкциям Луаньяка, он проезжал заставу. Еще через четверть часа он уже был в казарме Сорока пяти.

Большая часть этих господ вдыхала в своих комнатах аромат ужина, уже дымившегося в кухнях их хозяев.

Так, благородная Лардиль де Шавантрад приготовила блюдо из барашка с морковью по-гасконски, с большим количеством пряностей, очень вкусное блюдо, к которому, в свою очередь, приложил некоторые старания Милитор, то есть он несколько раз потыкал железной вилкой, чтобы удостовериться, насколько разварилось мясо и овощи.

Также и Пертинакс де Монкрабо с помощью того странного слуги, которому он не говорил «ты», но который сам называл его на «ты», Пертинакс де Монкрабо упражнял свои кулинарные таланты, стараясь для целой компании сотрапезников. Общий котел, организованный этим ловким администратором, объединял восемь участников, дававших по шесть су за каждую трапезу.

Никто никогда не наблюдал, чтобы г-н де Шалабр что-нибудь ел. Можно было подумать, что он мифологическое существо, по самой природе своей свободное от каких-либо жизненных потребностей.

Единственное, что заставляло сомневаться в его божественном происхождении, – это его худоба.

Он смотрел на завтраки, обеды и ужины своих товарищей, как самолюбивый кот, который не хочет просить, но в то же время хочет есть и, чтобы успокоить голод, облизывает себе усы. Однако справедливость требует сказать, что, если его угощали, а это случалось редко, он отказывался, утверждая, что у него еще во рту последний кусок, и никак не меньше, чем кусок куропатки, фазана, красного рябчика, жаворонка, паштета из тетерева и самой дорогой рыбы.

Все блюда щедро и умело орошались вином Испании и Архипелага лучших марок – вроде малаги, кипрского и сиракузского. Легко видеть, что вся эта компания тратила деньги его величества Генриха III, как кому хотелось.

В конце концов, можно было судить о характере каждого по виду его частного помещения. Одни любили цветы и выращивали в черепках на окне тощие розовые кусты или желтоватую скабиозу; другие, как король, любили картинки, но не умели их так ловко вырезывать; третьи, как настоящие каноники, поселили у себя экономок или племянниц.