Те, кого мы любим - живут - Виктор Шевелов

К Ткаченко Тимофей отправил нарочного с поруче­нием передать, что приказ выполнен, и если он, Ткачен­ко, нуждается в оружии, то можно будет доставить воза три-четыре, и что Ткаченко ему по душе, раз такой на­пористый, однако ж впредь приказов ему, Тимофею, пу­скай не шлет — выполнять не будет: он, мол, не таких на своем веку распорядителей видывал, да не шибко то­ропился повиноваться.

6

Богосу, насмерть перепуганный разгромом воинской части в лесу и опасаясь за свою жизнь, поспешно пере­брался из особняка в крепость. По натуре человек жесто­кий, на этот раз он прикинулся демократом и решил играть в гуманизм, преследуя далеко идущие цели. Мол­даванин по национальности, он с высокомерием бояр­ского холуя презирал Бессарабию, ее людей и всей своей душой был в Бухаресте. Пребывание в далеком, пере­полненном солдатами бессарабском городке Богосу во­спринимал как немилость судьбы. Высокий служебный пост, занимаемый им, льстил самолюбию, но Богосу во­все не собирался ограничить этим свои честолюбивые устремления. Бессарабия для него — только трамплин на пути к более высокому положению в Бухаресте. До­биться заветной цели можно, лишь служа верой и прав­дой королю. И Богосу принуждать себя в этом отношении не приходилось. Угрызений совести он не испытывал, ибо давно порвал в мыслях и в сердце с народом, к кото­рому принадлежал по крови, считал себя румыном. Од­нако, когда народ поднял против него меч, Богосу понял, что ему несдобровать. Спасти могла какая-нибудь хит­рость, уловка. Требовалось немедленно предпринять та­кой маневр, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Во­преки приказам из Бухареста о подавлении бунта, он вступил в переговоры с бастующими. Принял делегацию рабочих и согласился безоговорочно удовлетворить все их требования; вывоз и демонтаж оборудования мастер­ских и депо был прекращен.

Ткаченко разгадал замысел Богосу и уступку его использовал в своих целях. Забастовка прекратилась. Павел считал, что рабочий класс одержал победу, и всем сердцем радовался этому. Забастовка, волнения — все затихло только для того, чтобы в скором времени вспых­нуть с новой силой, в более широких масштабах. Осень и зиму Ткаченко провел в напряженной деятельности. Была возрождена коммунистическая организация, уста­новлены связи с Кишиневом, Оргеевом, Бельцами, Ясса­ми. Молодежь Бендер по заданию Павла вела разъясни­тельную работу в артелях, среди горожан; выпускались листовки, накапливалось оружие. Бендеры исподволь превращались в пороховую бочку, готовую взорваться в любую минуту от первой искры. Шла молчаливая, под­спудная, казалось, никому не видимая подготовка к борь­бе, к столкновению двух непримиримых сил. На одной стороне — обездоленный рабочий люд с Павлом Тка­ченко во главе, на другой — угнетатели. Здесь оккупан­тами подготовлялся плацдарм для нападения на моло­дую Республику Советов. Отсюда — рукой подать до Тирасполя. Советская земля — вот она, как на ладони. В Бендеры стекались иностранные войска. Во француз­ские части прибыло крупное пополнение. Французы за­прудили весь город. Богосу, содрогаясь при одном воспо­минании о летних событиях, делал все, чтобы сохранить порядок. Заигрывал с рабочими, разглагольствовал о свободе, и в то же время арестовывались все, кто попа­дал под подозрение, к рабочим засылались лазутчики; вербовались предатели. Павел Ткаченко старался не раз­рушать у Богосу и его приспешников успокоительных ил­люзий. Напротив, тушил все, что могло их насторожить, вызвать подозрение. В Бухарест Богосу слал победные реляции: «Мною лично сделано все, что только могут сделать пытки, оружие и всесильные деньги. Большевизм раздавлен. Путь на восток открыт».

Богосу для Павла не был так опасен, как это могло показаться со стороны. Павел видел: более опасный, смертельный удар по назревающим революционным со­бытиям угрожает не от Богосу — он по сути лишь оло­вянный солдатик. С некоторых пор французские части и подразделения стали главной вражеской силой.

И Павел решает идти к французам.

7

Излюбленным местом увеселений французов было кабаре. Знаменитое бендерское кабаре. Находясь на сты­ке двух главных улиц, в полуподвальном помещении, кабаре влекло к себе офицеров и солдат, оно заполня­лось до отказа. В густом чаду дыма и пара гремели пес­ни, звенели бокалы, визжали женщины.

Одевшись, как заправский аристократ, и закутав­шись в плащ, Павел заявился в кабаре. Изящный, кра­сивый, со вкусом одетый молодой человек привлек к себе внимание, едва переступив порог. Он небрежно бросил плащ на спинку стула, легким кивком подозвал кельнера и заказал бургундского, а также все, что кельнер нахо­дит лучшим из закусок.

Кабаре битком набито уже захмелевшими, разгоря­ченными вином людьми. Блестят золотые погоны и мед­ные пуговицы. Отравленный винным и табачным перега­ром, насыщенный испарениями потных, разгоряченных тел воздух вызывал тошноту. В углу за беспорядочными рядами столов на крохотной сцене под звуки скрипки, флейты и полуразбитого рояля приплясывала и пела, изображая испанку, почти голая, уже далеко не первой молодости брюнетка. Кожа на дряблых полных руках и оголенных ногах при каждом резком повороте вздраги­вала, как студень. Ей аплодировали с пьяным энту­зиазмом.

Павел поморщился. Кельнеру по-французски громко; чтобы слышали и другие, сказал, покосившись на пе­вицу:

— Не вкусно! Нельзя ли попросить ее... отдохнуть?

Из-за соседних столиков на Павла уставились хмель­ные лица. С откровенным любопытством разглядывали его девицы. Молодой человек был независим, элегантен. Рядом сидевший верзила в офицерской форме пьяным, осипшим голосом начал скандировать:

— Не вкусно! Не вкус-но! Не вкус-но!..

Его дама пыталась закрыть ему ладонью рот. Он бесцеремонно оттолкнул ее руку и, встав из-за стола, подошел к Павлу, козырнул:

— Мсье, рад с вами быть знакомым, у нас совпали вкусы. Офицер покосился на певицу.

Павел пододвинул к нему бокал вина. Предложил тост за его здоровье. Назвав себя Мартелем, офицер зал­пом осушил бокал. Затем, громыхнув стулом, уселся напротив Павла.

— Вы француз? — спросил он.

— Разве это имеет сегодня значение?

— В таком случае, если вы не француз, вы оскорбили женщину. — Мартель кивнул в сторону певицы. — Не вкусно... Все, что делается здесь, — для других отлично!

— А если бы я был французом?

— Я бы вас извинил.

— Почему вы думаете, что я могу извинить вашу дерзость?

— Что вы хотите сказать?

Павел ответил со снисходительной улыбкой:

— Я превосходно владею оружием.

Вокруг сгрудилась пьяная толпа любопытных, жадно следила за Павлом и Мартелем. Оба они выглядели типичными французами, особенно один из них — Павел, который не был французом; многие это теперь уже зна­ли и ждали с нетерпением развязки: у Мартеля тяжелая рука и крепкий кулак. Потасовка — зрелище куда инте­реснее, чем певица на сцене. Из дальних углов по залу полз гомон, по-прежнему сипло распевала чувствитель­ные песенки захолустная Кармен. Мартель, багровея, пристально уставился на Ткаченко помутневшими от ви­на глазами, тяжело и медленно поднялся. Он был так высок, что едва не стукнулся головой о свод потолка; длинными руками оперся о стол.

— Кто вы, наконец, черт вас возьми? — горячо зады­шал Мартель и тут же, повернувшись в сторону сцены, гаркнул на все кабаре. — Андре! Дружище, сюда! Или я пьян, или меня на самом деле взяли за жабры. Андре!

Павел вдруг увидел знакомое лицо. Колючий холо­док пробежал по спине. Меж столиков нетвердой поход­кой пробирался к ним красивый, с усиками, молодой офицер, в руках у него была гитара. Офицер весело на­певал:

В самой страсти цепь привычки Я с трудом ношу

И на крылья вольной птички

С завистью гляжу...

Ткаченко сразу узнал офицера, который встретился ему на улице в день приезда и отрекомендовался Андре Семаром. Встречи этой Павел желал меньше всего. Остановившись около Мартеля, Андре лукаво поглядел на него, положил руку на плечо:

— Кто тебя обидел, малютка?

«Малютка» кивнул головой в сторону Павла. Андре повернулся и замер, вскинув брови.

— Я пьян, Мартель, — сказал он. — Если я это все-таки я, а не чистильщик сапог, то, — продолжал Андре,— мы, мсье большевик, с вами знакомы! — Андре засмеял­ся и повернулся к своему приятелю. — Мартель, это отличный малый, если он еще не поменял своей шкуры и не перебежал на сторону наших союзников румын.

— Какую чушь ты несешь? — возмутился Мартель.— Большевик... Брось лучше мне под ноги бомбу.

— Родись я большевиком, я бы был умнее: не торчал в этой сто раз проклятой вонючей дыре, — отмахнулся Андре от Мартеля, не отрывая восхищенного взгляда от Павла.

— Господа, я хочу выпить за ваше здоровье, — со­храняя невозмутимый вид, сказал Павел. — И за благо­получие великой свободной Франции.