За правое дело - Василий Гроссман

— Очень правильно. Это не для них. Солдаты не выносят, тяжело, а дети, женщины куда уж. На Урал! Туда он не долетит, сукин сын… Вот если пущу его до Волги, он и на Урал станет летать.

Дверь приоткрылась, и секретарь сказал:

— Директора и начальники цехов, вызванные на совещание.

И руководители хозяйственной жизни города, начальники цехов и директора заводов, парторги стали входить в кабинет, рассаживаться на стульях, диванах, креслах. Здороваясь с Пряхиным, некоторые говорили: «Спустил в цеха указания Комитета Обороны», «Вашу команду выполнил».

Пряхин поглядел на вошедшего последним директора электростанции Спиридонова и сказал ему:

— Товарищ Спиридонов, после заседания останьтесь, мне нужно вам несколько слов сказать по частному поводу.

Спиридонов быстро, по-военному ответил:

— Есть остаться после совещания.

Кто-то с добродушной насмешливостью проговорил:

— Наш-то, Спиридонов,— по-гвардейски отвечает.

Когда затих шум отодвигаемых кресел и стульев и все расселись, Пряхин сказал:

— Как будто все? Давайте начнем. Что ж, товарищи, Сталинград становится фронтовым городом. Давайте сегодня проверим, как каждый из нас подготовил свой участок работы, своих людей к новым условиям, к военным условиям. Какова готовность наших людей, наших предприятий, наших цехов? Что проделано нами по линии перехода к работе в новых условиях, по линии эвакуации наших предприятий? Здесь сейчас присутствует командующий фронтом. Обком просил его рассказать о положении на фронте. Прошу вас, товарищ командующий.

Ерёменко усмехнулся.

— Фронт — вот он, сел на попутную полуторку — и поехал, познакомился.— Он отыскал глазами своего адъютанта, стоявшего у двери, и сказал: — Дайте мне карту, не рабочую, а ту, что корреспондентам показывали.

— Она за Волгой, разрешите слетать за ней на «У-2».

— Куда уж вам летать, вас «кукурузник» не подымет.

— Я летаю как бог, товарищ командующий,— поддерживая шутливый тон начальника, ответил адъютант.

Но Ерёменко нетерпеливо и раздраженно махнул в его сторону рукой.

— Пойдемте, товарищи, вон к этой карте на стене, она для нас тоже годится.

И, как учитель географии, окруженный учениками, водя то пальцем, то карандашом по карте, он начал рассказывать: ‹…› {185}

— Что ж, вы народ крепкий, я вас не собираюсь ни пугать, ни утешать. Правда еще никому вреда не принесла. Положение примерно такое. Северная группировка противника выходит на правый берег реки Дон, вот по этому рубежу. Это шестая армия, у нее в составе три армейских корпуса, двенадцать пехотных дивизий и танковые соединения. Тут и семьдесят девятая, и сотая, и двести девяносто пятая, мои старые знакомые… Это пехотные. Кроме того, в шестой армии две танковые дивизии и две мотодивизии. Командует этим всем делом генерал-полковник Паулюс. Успехов у него на сегодняшний день больше, чем у меня,— это вы сами понимаете. Это с севера и с запада. Теперь — с юго-запада группировка рвется от Котельникова. Это уж не пехотная, а танковая армия, ну, ее поддерживает четвертый армейский корпус и румыны, тоже, по-видимому, до корпуса. У этой группировки, видимо, главная цель — вырваться к Красноармейску, к Сарепте. Вот они тянут сюда, на этот рубеж. По этой вот речушке Аксай удар наносят, по линии железной дороги от Плодовитое. И цель у противника простая — сосредоточиться на этих рубежах, подготовиться и ударить: эти с севера и запада, а те, что от Котельникова,— с юга и юго-запада, ударить прямо на город. Будто бы Гитлер объявил, что двадцать пятого августа он в Сталинграде будет.

— А сколько у нас сил против всей этой махины? — спросил чей-то голос.

Ерёменко рассмеялся.

— Это вам знать не полагается. Силы есть, боеприпасов хватит. Сталинград не сдадим.— И вдруг, повернувшись к адъютанту, произнес сдавленным голосом: — Кто смел за Волгу мои вещи отправить? Чтобы нитки к вечеру за Волгой не было! Чтобы все до последней нитки в городе было. Ясно? Невзирая на лица беспощадно расправлюсь!

Адъютант вытянулся перед Ерёменко. Стоявшие подле люди пытливо всматривались в лицо генерала. В это время торопливо подошел к столу Барулин и громким, слышным всем шепотом произнес:

— Вас зовут к телефону.

Пряхин торопливо поднялся, проговорил:

— Товарищ командующий, Москва вызывает, давайте вместе пойдем.

Ерёменко пошел следом за Пряхиным к маленькой двери.

Едва обитая черной клеенкой дверь закрылась за ними, в кабинете поднялся вначале сдержанный, а затем все более живой шум. Несколько человек подошли к карте и стали пристально рассматривать ее, точно ища след, оставленный на ней пальцем генерала. Они покачивали головами и переговаривались между собой: «Да, силенки у немца много», «Удержат ли наши левый берег Дона, и вечная беда: немцы, оказывается, на высоком берегу, а наши на луговом», «Вот и на Волге так будет»,

«А я уж слышал, что они имеют плацдарм на левом берегу Дона», «Если б так, тут знаете бы что делалось», «Ох, как стал он эти немецкие дивизии перечислять, у меня прямо в сердце закололо», «Правду надо знать, не дети».

Инструктор райкома партии Марфин, маленький ростом, худой, со впалыми щеками, быстро и оживленно сказал:

— Ты, я вижу, Степан Фёдорович, в обком аккуратно приходишь, а в райкоме не любишь бывать, пряником не заманишь.

— Есть грех, товарищ Марфин. Да и дело какое тяжелое — эвакуация. Тебе проще, товарищ Марфин: сложил учетные карточки, снял красную и зеленую материю со столов, уложил в грузовик — и поехал. А мне? Турбины со СталГРЭСа на грузовике не вывезешь.

К ним подошли двое: начальник одного из главных цехов Тракторного завода и директор консервного завода.

— Вот он, главный воротила, мильонщик тракторный, массовый потребитель электроэнергии,— сказал Спиридонов.

— Что ж ты, Спиридонов, не прислал ко мне монтеров? Завод-то работает день и ночь. Заплачу им по высшему разряду.

Директор консервного завода сказал вполголоса:

— Вы, товарищ мильонщик, лучше бы платили не по разряду, а местами на катере, который на тот берег перевозит.

— Ты, я вижу, консервщик, об одном думаешь — как бы переплыть,— сказал Марфин,— заболел ты, видно.

Начальник цеха покачал головой и сказал:

— Днем и ночью у меня душа болит. Цех программу перевыполняет. А вывезем за Волгу — рассыплется коллектив. Поди собирай его, налаживай в степи. Рабочие из цеха не выходят, а я уж списки составляю. И спецмероприятия подготавливаю, страшно подумать! Хуже смерти об этой эвакуации говорить, думать не хочу. Вот и Спиридонов без отказа дает электроэнергию. А то ведь все были объективные причины.

Он вдруг повернулся к Спиридонову и сердито спросил:

— Но ведь заразная штука эта эвакуационная лихорадка?.. Верно, Спиридонов?

— Конечно. Вот начальник урюка и маринованных огурцов свое семейство вывез, а меня уж гложет мысль, сознаюсь откровенно. Ты как считаешь, Марфин, есть лекарство от этой эвакуационной заразной болезни?

— Есть, простое: только не пилюли, а хирургическое средство.

— Ох ты… консервный король, видел, как Марфин на тебя поглядел. Берегись. Вмиг вылечит.

— Что ж, могу вылечить. Запаникует — шуток не будет. Время не такое.

Но в этот момент все замолчали и оглянулись на двери: в комнату вошли Пряхин и командующий фронтом.

Они уселись на свои места, и Пряхин, несколько раз прокашлявшись и выждав тишину, заговорил суровым голосом:

— Товарищи! В последние дни в связи с обострением положения на фронте у нас наметилась вреднейшая тенденция — слишком много готовимся к эвакуации, мало, недостаточно думаем о работе наших заводов на оборону. Мы словно молчаливо согласились на том, что уйдем за Волгу.— Он оглядел всех, помолчал, покашлял и продолжал: — Это грубейшая политическая ошибка, товарищи.

Он встал, оперся руками о стол и медленно, с особым значением, словно отпечатывая каждое слово самым крупным выпуклым шрифтом, произнес:

— [Пустых городов не обороняют.] С эвакуаторами, паникерами, шкурниками будем расправляться беспощадно.— Произнеся эти слова, он сел и уже обычным, несколько глуховатым голосом закончил: — Таково веление нашей Родины, товарищи, в самые грозные часы борьбы. Работа всех заводов, предприятий продолжается. Никаких разговоров о спецмероприятиях и эвакуации. Ясно? Всем ясно? Поэтому никаких разговоров вести по этой линии мы не должны. А раз не должны, то и не будем. Надо работать, работать. Нельзя терять ни минуты, потому что и минута дорога.

Он повернулся к командующему.

Ерёменко, отрицательно покачав головой, сказал:

— Теперь не время лекции читать. Я одно скажу: Ставка прямо указала командованию: Сталинград удержать любой ценой. Вот и все. Вся моя лекция.