Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Недружелюбие нового шведского короля проявилось сразу же после его воцарения. Обстоятельства случайно сложились так, что во время восстания против Эрика и его свержения в Стокгольме пребывало посольство русского царя, и первым шагом нового шведского короля было взятие под стражу московских посланников, которых при этом до нитки ограбили. После этого русские дипломаты восемь месяцев провели под арестом и вернулись в Москву только в июле 1569 года. Король не скрывал своего недружелюбия, Грозный царь отвечал тем же. Когда в следующем году Юхан прислал в Москву просить опасной грамоты для своих послов, то грамоту дали, но по приезде в 1570 году шведских послов их первым делом ограбили, как некогда московских в Стокгольме, объявив:

«Юхан-король присылал к царю и великому князю бить челом, чтоб велел государь дать опасную грамоту на его послов и велел своим новгородским наместникам с ним мир и соседство учинить по прежним обычаям. По этой грамоте царь и великий князь к Юхану-королю писал и опасную грамоту ему послал. Но Юхан-король, не рассмотря той отписки и опасной государевой грамоты, прислал послов своих с бездельем не по опасной грамоте. Юхан пишет, чтоб заключить с ним мир на тех же условиях, как царское величество пожаловал было брата его, Эрика-короля, принял в докончание для сестры польского короля Екатерины. Если Юхан-король и теперь польского короля сестру, Екатерину-королевну, к царскому величеству пришлет, то государь и с ним заключит мир по тому приговору, как делалось с Эриком-королем: с вами о королевне Екатерине приказ есть ли?»

Если и прежними своими речами и наказами русский царь достаточно показывал свою сущность, то этой последней он просто превзошел самого себя. Заметим, что он согласен заключить мир с новым шведским королем на условиях, которые обговаривались с его предшественником, и среди прочих снова звучит условие присылки царю сестры польского короля. При этом Грозным игнорируется тот факт, что речь сейчас идет уже не просто о сестре Сигизмунда, а о жене самого Юхана, шведской королеве. И условие это выставляется не кому-то, а самому королю Юхану, мужу Екатерины, с которым московский самодур заводит торг на предмет его жены. Не удивительно, что на такие поползновения русского государя послы отвечали:

«Мы о Юхановой присылке не знаем, что он к царю писал; а приехали мы от своего государя не браниться, приехали мы с тем, чтоб государю нашему с царем мир и соседство сделать, и, что с нами государь наш наказал, то мы и говорим».

На том переговоры и завершились. С дипмиссией в Москве обошлись так же, как за два года до этого обошлись с московскими дипломатами в Стокгольме. Посольство отправили в заключение в Муром. Иван уже не хотел мира еще и потому, что к этому времени ему, как показалось, наконец, удалось решить проблему с ливонским вассалитетом. В Москву явился Магнус, готовый к ливонской кампании против шведов.

Итак, в августе 1570 года во главе русского войска, разбавленного небольшим числом своих датчан, Магнус вторгся в Северную Ливонию. Первой целью предприятия был находившийся в шведских руках Ревель. После того как ревельцы категорически отвергли предложение нового ливонского правителя открыть ворота и сдать город, датский принц решился на осаду. Она продолжалась тридцать недель и стала демонстрацией полной беспомощности как московского войска, так и его датского предводителя. Ревель оказался первоклассной крепостью, а осаждавшие были незнакомы даже с азами осадного искусства. Мы помним, с каким трудом давалось московскому оружию овладение немецкими крепостями в центральной Ливонии. Но Ревель оказался орешком покрепче других ливонских твердынь. Здесь московская артиллерия, перед которой в свое время не устояли Нарва, Нейгауз, Дерпт и Феллин, оказалась бессильной. Русские бомбардиры не смогли причинить сколько-нибудь существенного вреда городу, напротив, крепостная артиллерия за все время осады ни на минуту не оставляла в покое лагерь осаждавших. Кроме всего прочего, гарнизон осажденной крепости являл из себя на этот раз иного противника.

Вместо разложившегося, давно отжившего Ордена, который ничего не мог противопоставить московскому могуществу кроме энтузиазма, воинственного запала и рыцарского фанатизма переживших свой век нескольких отдельных комендоров, под стенами Ревеля русское воинство столкнулось с военной машиной набиравшей силу шведской монархии. Не последнюю роль в неуспехе московской стороны под Ревелем сыграло отсутствие у нее флота, отчего стала невозможной полная блокада города. За все время кампании шведские корабли беспрепятственно заходили на ревельский рейд, доставляя все необходимое для обороны и нормальной жизни города, начиная с продовольствия и заканчивая боеприпасами и живой воинской силой. Магнус знал об этом преимуществе противника, но, приступая к осаде, он рассчитывал на то, что его родная Дания не откажет ему в помощи и пришлет к Ревелю в поддержку его воинства свой флот. Но Дания осталась глуха к просьбам принца, и тогда, поняв бессмысленность дальнейшей осады, Магнус в марте 1571 года, сняв лагерь, отступил от города. Ревельская неудача стала досадной еще и потому, что приступая к кампании, русская сторона, непонятно почему, но надеялась на быстрый и легкий успех.

Удрученный неудачей, боясь царского гнева, несостоявшийся ливонский правитель удалился к себе на остров Эзель, но, как ни странно, Грозный не проявил неудовольствия от провала предприятия. Он спешил заверить Магнуса в своем прежнем расположении к нему, просил забыть про случившееся, сожалел о безвременной кончине своей родственницы, невесты датского принца и обещал помолвить того с другой своей племянницей, младшей сестрой умершей. Но главным в увещеваниях русского царя была надежда на продолжение затеянного. Грозный не отказался от мысли о создании в Ливонии вассального от Москвы государства. Он понимал, что это наиболее реальный путь овладения краем, а потому по-прежнему делал на Магнуса свою ставку.

А для нас Ревельская кампания памятна еще и тем, что с нее начинается новая страница в истории Ливонской войны. Под стенами Ревеля на тринадцатом году военных действий на западе Москва бросила вызов Швеции, пополнив тем самым ряд своих противников. И если уже и раньше, сразу после прихода к власти нового шведского короля, по причине его родства с польско-литовским королем отношения с северным соседом перестали быть дружескими, то теперь, после ревельской акции, Швеция делается союзником Речи Посполитой и открытым врагом Москвы.

Глава 8.

Еще один старый соперник

Если говорить о давности контактов Руси со Швецией, то тут надо понимать контакты с последней исключительно лишь Руси Новгородской, история непосредственных отношений которой с северным соседом уходит вглубь веков. О застарелости и прочности этих отношений говорит один уникальный для политической истории нашего государства факт. Даже после окончательного вхождения Новгородской земли в состав Московской державы кремлевские правители оставили за новгородскими наместниками право напрямую сноситься с верховной властью шведского королевства по любым межгосударственным вопросам, будь-то торговым или военным, вплоть до заключения мирных договоров, как с равными партнерами. Этот факт не может не показаться удивительным, потому как Москва еще в период только становления единодержавия, не говоря уже о времени, наступившем после его окончательного утверждения, всегда предельно ревностно относилась к своей власти. И это, в первую очередь, проявлялось в подавлении всяческих зачатков сепаратизма, в уничтожении даже внешних атрибутов местной самостоятельности. И, пожалуй, из всех бывших удельных княжеств прежде всего это касалось Великого Новгорода, дольше других сопротивлявшегося подчинению Москве. Попавший позже остальных под власть московского княжеского дома, а потому и в более поздние времена во многом сохранивший в себе устои былой независимости, Новгород с его вековой тягой к вольности оставался предметом особой заботы кремлевских владельцев. И вдруг этому самому городу с подчиненной ему областью покоривший его силой оружия великий московский князь Иван III дает право непосредственного сношения с иноземной державой, и в дальнейшем это право за Новгородом оставляет и сын, и внук Ивана III. И не странно, что располагавшие таким правом новгородцы по собственной наивности не могли себя не чувствовать на особом положении, ведь их наместник по сути дела уравнивался с коронованными монархами соседнего государства. Конечно, никакой независимости у бывшего вольного города в действительности не было, как не было никакой самостоятельности у новгородской администрации, служившей игрушкой в руках московского властелина. Понятно, что все касающееся русско-шведских отношений решалось в Московском кремле, а вот зачем нужна была кремлевским правителям такая долгая инсценировка с показной внешнеполитической новгородской независимостью, — вопрос, выходящий за рамки рассматриваемого нами предмета. Единственно, что в этом отношении может представлять интерес в плане нашей работы, то это раздражающая шведскую сторону необходимость сношений не напрямую с московскими правителями, а с их чиновниками, причем не столичными, а сидящими на периферии. Не меньший интерес представляет собой и упорство, с каким московская сторона отвергала все стремления северного соседа войти в непосредственный контакт с царем. Так, завершая в канун ливонской эпопеи очередную русско-шведскую войну, король Густав Ваза, минуя новгородские власти и пытаясь наладить прямой диалог с Иваном Грозным, начинает свое послание к нему со следующего обращения: