Обыкновенная история в необыкновенной стране - Евгенией Сомов

С вахты через репродукторы мы вдруг услышали незнакомый нам голос:

— Всем бригадам немедленно вернуться в свои бараки! За неподчинение буду строго наказывать.

Бригадиры же на площади кричали другое:

— Бригады, стройся за мной в колонну!

В зоне начался хаос: кто-то бежал из бараков строиться, кто-то, наоборот, шел назад в бараки. Однако сигнал трубы все время повторял одно и тоже: «Построиться на площади!».

Как видно, был также отдан приказ надзирателям запереть бараки с тем, чтобы разделить весь лагерь на «послушных» и «непослушных». Тогда с теми, кто остался на площади, легче будет справиться.

Я оказался в этот момент около Паршина и Мосейчука. Как только они заметили, что бараки хотят запирать, оба скомандовали своим группам «боевиков» бежать к дверям и не допустить, чтобы надзиратели их закрыли. Борьба переходила в новую фазу, в насильственную. Невооруженные надзиратели, увидев здоровенных парней у дверей бараков, бежали назад на вахту за новыми указаниями. А из бараков люди шли строиться.

Наконец, мы заметили, что в зоне никого, кроме нас, заключенных, нет. Это был какой-то новый ход начальства. Мы собрались все перед строившейся колонной, чтобы решить, что дальше делать. Прежде всего, на вахту было передано наше заявление о причинах забастовки. Но главное, нужно было предотвратить хаос и объяснить людям, что происходит.

Около четырех тысяч человек выстроились и ждали.

— Я скажу им, — выступил вперед Мосейчук, и все мы закивали головами.

Он медленно с поднятой рукой вышел в центр четырехугольника. Наступила тишина.

— Ребята! — обратился он к людям на чисто русском языке. — Вы помните, какое беззаконие творили с нами позавчера на площади. У нас лежит восемь человек тяжело раненных. Сегодня утром был отдан приказ арестовать опять всех бригадиров, для того, чтобы легче было расправиться со всеми остальными. Мы с вами не допустили этого и не допустили также, чтобы часть из вас заперли в бараках. Начальство и надзиратели покинули зону, и мы сейчас с вами здесь одни. Нам решать, что делать дальше. Мы потребовали прибытия прокурора, чтобы наказать виновных в избиении людей. Теперь мы с вами должны предотвратить хаос в зоне и до прибытия прокурора поддерживать порядок и нормальную жизнь. Обед для вас по полной норме готовится. Призываю всех соблюдать полный порядок и подчиняться во всем вашим бригадирам. Всем бригадирам, заведующим баней, складами и кухней подойти ко мне. А теперь все свободны!

Речь, видимо, произвела впечатление: люди спокойно стали расходиться.

Когда к нам подошли бригадиры, начались споры, что делать дальше. Прежде всего, нужно было не допустить, чтобы надзиратели снова пришли в зону. Для этого вблизи вахты были выставлены наши ребята, теперь названные «группами порядка». Они должны были следить за действиями у вахты.

В четвертом бараке был создан «Центр» из украинцев и русских. Споры в этом «Центре» не прекращались, и то и дело возникала опасность раскола. Левые украинцы предлагали свой «план прорыва через вахту на волю». Он был не только наивен, но и опасен для всех оставшихся. Суть его состояла в том, что в случае, если откроются ворота вахты, чтобы впустить группу надзирателей или солдат, боевики должны были захватить ворота и удерживать их, с тем чтобы несколько сотен подготовленных людей устремились на волю. Никакого другого оцепления, кроме самой зоны, там не существует, стрельба с вышек и вахты не эффективна. Люди рассеются по территории и постараются достигнуть Караганды, чтобы там смешаться с населением. Затем они отдельными группами должны будут продвигаться на Запад. Об этой акции, несомненно, узнают в Мире и нас поддержат!

Это звучало, как некий сценарий американского кинофильма. Хорошо ориентирующиеся у себя в лесах, украинцы совершенно не представляли себе обстановку здесь, в степных районах Казахстана. Максимов и Паршин стали терпеливо объяснять им, что под Карагандой именно для таких случаев стоит специальная дивизия МВД, которая располагает вертолетами и джипами. Население же запугано и никогда не укроет никого у себя. Освободить себя мы никогда не сможем: режим МВД царит по всей стране. Нужно жалеть людей и не ставить их под удар, а конфликты решать мирным путем, без жертв.

После обвинения нас в трусости, украинцы все же перестали требовать «прорыва». Стали совещаться о том, как организовать жизнь в осажденном лагере.

Внешне все продолжало оставаться прежним. Людей, как обычно, накормили обедом и ужином. Несколько бригад успели помыться в бане. В точное время был дан сигнал ко сну — отбой. Вот только двери бараков остались на ночь не запертыми. Лагерь жил своей нормальной жизнью, хотя он и был уже в осаде.

В осаде

Стояли ясные осенние солнечные дни. Где-то в России, видимо, деревья уже оделись золотом. Здесь же темно-серая степь простиралась вдаль и только небольшие холмы на горизонте оживляли пейзаж. Молчащая пустыня.

По ночам над нами раскрывается черный шатер неба, на нем все те же созвездия, названия которых старался я запомнить еще в детстве. Они как бы напоминают мне, что я был тем самым мальчиком, которого няня выводила на два часа в садик, а потом укладывала на «мертвый час» в кроватку. Знакомые звезды словно бы соединяли эти два времени.

Все так спешит и несется куда-то, что нет никакой возможности сесть и задуматься: кто ты и зачем ты? Может быть, вся эта борьба бессмысленна? Ведь у каждого человека есть своя судьба и ей, возможно, не следует препятствовать. Я стал только здесь, в лагерях, вполне взрослым человеком. Куда я стремлюсь и зачем? Этот советский «тысячелетний рейх» когда-нибудь, несомненно, развалится, как развалились империи фараонов и древнего Рима, но меня уже к тому времени не будет на земле.

Почему я иду против течения? Кто мне внушил, что я должен принести себя в жертву другим во имя их свободы? А что народ? Разве он просил меня об этом?

И как рождается в человеке это свойство жить для других, а не для себя? Что движет им? Совесть? Политические принципы? Но если одно поколение будет приносить себя в жертву другому, а то, другое, — третьему, то в чем же состоит смысл человеческой жизни? Зачем человек вообще тогда рождается и для чего живет? Как все это бессмысленно.

Или, может быть, политическая борьба есть форма личного самоутверждения, стремления к славе? О нет, этого я никогда не чувствовал в себе. Я даже не хочу, чтобы другие люди знали, что это я что-то делаю для них.

Наверное, это совесть, сублимированная в политическое сознание. Лев Толстой как-то писал в дневнике, что его мучает совесть, когда он в масленицу сидит в кругу семьи и ест блины с вареньем, в то время как рядом в деревне крестьяне почти голодают. Вероятно, только потому и существует еще наша гуманная цивилизация, что есть такие люди, как Толстой.