Тристан и Женевьева (Среди роз) - Шеннон Дрейк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Женевьева…
– Держись от меня подальше, Тристан!
Он протянул к ней руку и мягко сказал:
– Женевьева, возьми меня за руку.
– Тристан, ты – сумасшедший!
– Нет, миледи, не сумасшедший, просто мне очень жаль…
– Что? – Женевьева удивленно расширила глаза и застыла. Тристан шагнул к ней, и она уже собиралась попытаться ускользнуть от него, но он вовремя схватил ее за руку и привлек к себе.
Женевьева запрокинула голову и посмотрела на него, полными слез, глазами, в которых читались и усталость, и отчаяние, и недоверие.
– Тристан, ты неправильно понял, сейчас у тебя нет повода ненавидеть меня, или наказывать, или…
– Мне так жаль, Женевьева, пожалуйста, прости меня…
Ее глаза широко раскрылись, но она все еще оставалась напряженной, готовой к любому подвоху.
«А почему бы и нет, – подумал горько Тристан, – ведь она почти совсем не знает меня. Черт бы его побрал, если он отлучится снова, даже, если за ним приедет сам король!»
– Если бы ты позволил мне уйти…
– Я не могу, и ты это знаешь.
– Господи, Тристан, ты так зол, а я… а мне…
– Успокойся, прошу тебя.
Слезы снова брызнули из ее глаз, и в смущении она попыталась проговорить:
– Клянусь, Тристан, я не собиралась убивать…
– Я знаю, Женевьева.
Вдруг Тристан вспомнил о Джоне, который стоял позади него, переминаясь с ноги на ногу. Некоторое время все молчали, Женевьева все еще настороженно смотрела на Тристана. Тяжелые тучи нависали над ними.
– Становится очень холодно, – сказал Джон.
Не сводя с Женевьевы взгляда, Тристан кивнул, не оборачиваясь.
Наклонившись, он поднял ее на руки, и она обвила руками его шею. Они смотрел в глаза друг другу до тех пор, пока Тристан не ступил на тропу.
– Я никогда не перестану стремиться к свободе.
Он не ответил и Женевьева заговорила снова:
– Что… – она судорожно сглотнула, – ты представляешь, куда это нас приведет? Нашему сражению не будет конца.
Какой она была юной! Такой юной и такой несчастной! И… такой прекрасной. На ее ресницах еще блестели капельки слез, а руки доверчиво обвивали его шею.
– А почему бы нам не устроить перемирие, – предложил Тристан.
Женевьева не отводила от него взгляда, и когда они прошли через двор, и когда они входили в дверь. Увидев их, Эдвина вскрикнула и подбежала к ним. Тристан, не останавливаясь, поднялся по лестнице в спальню и широко распахнул дверь.
В камине ярко пылал огонь, и он, не выпуская Женевьеву из рук, сел к очагу, чувствуя, как она вся дрожит от холода и волнения.
Тристан бережно держал ее, пытаясь отогреть теплом своего тела, ощущая быстрое биение ее сердца, с нежностью и жалостью прижимая к груди, словно маленькую озябшую птичку.
– Тристан…
– Тихо, тихо, не волнуйся, я не сделаю тебе ничего плохого, клянусь, – проговорил он.
Постепенно она расслабилась и поуютнее устроилась в его объятиях, ее дыхание стало спокойнее, и Тристан понял, что она уснула. Он прижался щекой к ее голове, ощутил прикосновение шелковистых волос и прикрыл глаза. Раньше он просто страстно желал ее, теперь же он не испытывал ничего, кроме щемящей нежности.
Немного погодя, он осторожно встал и перенес ее на кровать, освободил от одежды и тепло укрыл одеялами. Он грустно улыбнулся, погладил ласково Женевьеву по щеке и вышел из комнаты, не заперев дверь снаружи на засов.
На обратном пути ему встретилась Тесс, поднимавшаяся по лестнице. Девушка присела в реверансе и рассыпалась в приветствиях. Тристан сказал служанке, чтобы та дала Женевьеве поспать, а ближе к вечеру, перед ужином проследила, чтобы ей принесли горячей воды для мытья.
– Ужин, миледи, подавать в спальню? – спросила Тесс.
– Она отужинает с нами в Большом зале, если пожелает.
И Тристан поспешил вниз. У камина сидели Джон и Эдвина и тихо о чем-то беседовали. Они внимательно глянули на вошедшего графа, но тут же сделали вид, будто очень заняты своим разговором.
Тристан погрел руки у огня, посмотрел на Джона и улыбнулся.
– Я более, чем уверен, что за время моего отсутствия у тебя накопилось для меня масса всяких дел, так, Джон?
Тот вежливо наклонил голову в знак согласия.
Тристан ухмыльнулся и крикнул Грисвальду, чтобы он подал им эля в кабинет, а затем кивнул Джону, приглашая его за собой.
* * *Женевьева проснулась с ощущением чего-то необычного. Сначала она подумала, что ей приснилось возвращение Тристана, и невольно смутилась, но затем, ощутив на своем теле песок и увидев грязные ладони, она поняла, что Тристан и в самом деле вернулся.
Вернулся…
Она подняла голову и начала озираться по сторонам, с удивлением обнаружив, что находится не в маленькой комнате в башне. Да, она была в своей собственной спальне и ей спалось лучше, чем когда-либо за последние несколько недель.
Женевьева уселась на кровати, подтянув колени к подбородку, и задрожала, вспомнив его реакцию на ее главную новость. Но тут же с благоговейным трепетом вспомнила и о перемене, происшедшей с Тристаном, у скалы. Господи, она совсем не могла разобраться в своих чувствах! Что же с ним вдруг произошло? Он, Тристан де ла Тер, неумолимый, как сталь, просил у нее прощения и предложил первым оливковую ветвь мира. По ее телу прошла горячая волна, и неожиданно она ощутила легкое головокружение, прижала холодные ладони к раскрасневшимся щекам. Боже, как же она устала и, как долго была несчастна! Сколько долгих ночей провела она без сна, лежа в постели, тревожась о нем, не переставая думать, где он, что с ним. Теперь она была счастлива, что он вернулся и – испытывала от этого стыд. У нее кружилась голова от радости: он снова будет рядом, она каждый день будет видеть его, слышать его удивительный голос, ощущать его ласковые и трепетные прикосновения. И как чудесно, что они, наконец, обрели небольшой оазис мира, причем по его предложению.
У Женевьевы потеплело на душе: когда она вспомнила, как он обнял ее, какими были его глаза, когда он смотрел на нее, сколько в них было нежности, и какого они были ярко-голубого цвета, а его улыбка… И как он клялся, что больше не причинит ей вреда…
Женевьева судорожно сглотнула, подумав, что это было обещание, которого он не сможет сдержать. Ей так или иначе будет причинен вред, и никто этому не может помешать. Она боялась взглянуть на свое будущее, хотя довольно беспечно говорила о нем с Джоном и Эдвиной.
Каждый раз, когда к горлу подступала тошнота, которая, как она знала, была следствием зародившейся в ней жизни, страх переполнял ее, и она старалась поскорее забыть обо всем. Но, когда она все-таки думала об этом, то к ней приходила странная уверенность, что ее дитя будет во всем походить на своего отца, хотя это будет всего лишь знатный бастард.
