Зигзаг - Хосе Сомоса

Через минуту появился Бланес. Они обменялись несколькими словами, точно встретились случайно. Прошло пять минут, и подошел Виктор. Элисе стало жаль, что он в таком состоянии: бледный, неряшливый, с двухдневной щетиной, кучерявые волосы сбились в неровные клочья. И все же Виктор едва заметно ей улыбнулся.

Бланес оглянулся по сторонам, и она последовала его примеру: на севере, за станцией, были пальмы, серое море и пустынный песчаный пляж; на юге — четыре военных вертолета на площадке и полоса джунглей. Поблизости, по всей видимости, никого не было, хотя издали доносились крики птиц и голоса солдат.

— Здесь мы в безопасности, — сказал Бланес.

Взгляды их встретились, и Элиса вдруг поняла, что не в силах дальше сдерживаться. Она бросилась в его объятия. Сжала это сильное тело, чувствуя, как его распростертые руки крепко обхватывают ее.

Оба они плакали, хотя совсем не так, как раньше — без всхлипываний, без слез. Несмотря ни на что, вспоминая о своей подруге по несчастью, Элиса изо всех сил цеплялась за одну навязчивую мысль. Бедная Жаклин! Все было быстро, правда? Да, точно, у него не было энергии на… Но она знала, что они также оплакивают самих себя, потому что ощущали себя потерянными, подавленными ужасом неизбежного приговора.

Она увидела, что Виктор подходит к ним с искаженным от боли лицом, и тоже заключила его в объятия, уперевшись подбородком в его костлявое, мокрое от дождя плечо.

— Простите… — умолял Виктор. — Простите меня… Это я…

— Нет, Виктор. — Бланес погладил его по щеке. — Ты ничего дурного не сделал. Твой включенный ноутбук никак не связан с происшедшим. Он использовал потенциальную энергию электроприборов. Такое случилось впервые. Мы не могли принять против этого никаких мер…

Когда Элиса почувствовала, что Виктор успокаивается, она отстранилась и поцеловала его в лоб. Ей хотелось целовать, обнимать и любить. Ей хотелось, чтобы ее любили и утешали. Но она сразу отложила все желания и постаралась сосредоточиться на ожидавшей ее задаче. После происшествия с Жаклин она поклялась себе покончить с Зигзагом ценой своей жизни. Уничтожить его. Отключить. Убить. Стереть с лица Земли. Вычеркнуть. Достать. Она не очень хорошо понимала, какое выражение в данном случае лучше подходит, пожалуй, все вместе.

— Элиса, что случилось в зале управления? — тревожно спросил Бланес.

Она рассказала то, о чем не хотела говорить перед Гаррисоном, даже об «отключении», во время которого видела, как распадается на части Жаклин.

— Я оставила компьютер обрабатывать изображение, — добавила она. — Если они ничего не трогали, оно уже должно быть готово.

— Двойники появлялись?

— Только компьютерное кресло. Я видела его дважды. Ни Розалин, ни Рик не появлялись.

— Странно…

Бланес потеребил бороду, а потом заговорил совсем другим голосом, непохожим на его речь во время допроса, — прерывисто, быстро, почти задыхаясь:

— Слушайте, я расскажу вам, что я думаю. Прежде всего Элиса, конечно, права. Как только мы подготовим отчет, мы им будем уже не нужны. Более того, теперь, когда мы знаем, откуда взялся Зигзаг, мы опасные свидетели. Они наверняка захотят избавиться от нас, но, даже если это не так, я не собираюсь преподносить им Зигзага на блюдечке, чтобы они превратили его в Хиросиму двадцать первого века… Я думаю, что в этом вопросе мы все согласны… — Элиса с Виктором кивнули. — Но мы должны вести хитрую игру: не показывать все карты, прятать кое-что в рукаве… Поэтому крайне важно правильно понять происшедшее и выяснить, кто же такой Зигзаг…

— Но мы уже знаем — это Рик Валенте… — начал Виктор.

Но Бланес замахал рукой.

— Я сказал им неправду. Я хотел отправить их подальше, чтобы они занялись поисками на острове, отвлечь их. На самом деле ни Валенте, ни кого другого я в кинозале не видел.

Элиса уже догадывалась об этом, но ее все равно охватило уныние.

— Значит, нам известно ровно столько же, сколько раньше, — сказала она.

— По-моему, нет. — Бланес взглянул на нее. — По-моему, я уже знаю, почему Зигзаг нас убивает.

— Что?

— Мы с самого начала ошибались.

Глаза Бланеса блестели. Она хорошо знала это выражение лица — оно появлялось у ученых, которые на какой-то мимолетный миг приближались к истине.

— Это пришло мне в голову вскоре после того, как я увидел останки Жаклин… Когда солдаты отвели меня в столовую и мне удалось успокоиться настолько, чтобы думать, я вспомнил то, что видел в кинозале… То, что Зигзаг сделал с Жаклин… Зачем эта безмерная жестокость? Он не просто убивает нас, в нем есть ожесточение, выходящее за любые рамки, за пределы любого понимания… Зачем? До сих пор мы всегда говорили о каком-то сумасшедшем, о том, что Зигзаг — это скрытый психопат, затесавшийся между нами… «сатана», как говорила Жаклин. Но я задумался: не может ли быть какого-то научного объяснения этой непомерной дикости, этого нечеловеческого зверства… Я думал и так, и этак, и пришел вот к чему. Может, вам это покажется странным, но это самое вероятное объяснение.

Он присел на корточки и воспользовался мокрым песком вместо доски. Элиса и Виктор присели рядом с ним.

— Предположим, что в момент раздвоения человек, который раздваивается, находится в припадке ярости… Представим, что он кого-то бьет… Но даже этого не нужно — достаточно сильных агрессивных эмоций, возможно, обращенных на какую-то женщину… Если это так, при раздвоении он не мог избавиться от эмоций, не мог даже смягчить их. У него не было времени. В планковском времени ни один нейрон не может передать информацию своему соседу… Все остается так, как было, без изменений. Если раздвоившийся человек переживал прилив ярости, испытывал желание издеваться или унижать кого-то, двойник застывает в этом желании.

— Все равно, — возразил Виктор, — нужно быть каким-то ненормальным…

— Необязательно, Виктор. Вот тут мы как раз и ошибались. Ты только подумай: на чем основано наше представление о добре? Почему мы говорим о ком-то «хороший человек»? Любой может в какой-то момент желать чего-то ужасного, но в следующий момент он раскаивается. Однако для этого нужно время, хотя бы доли секунды… У Зигзага его не было. Он живет в одной-единственной струне, в крошечном отрезке времени, отделенном от общего хода событий… Если бы раздвоение произошло в следующую секунду, может быть, Зигзаг был бы ангелом, а не демоном…

— Давид, Зигзаг — чудовище, — тихо повторил Виктор.

— Да, чудовище, самое худшее на свете: самый обычный человек в отдельный момент своей жизни.

— Это абсурдно! — Виктор нервно рассмеялся. — Прости, но ты ошибаешься… Абсолютно!

— Мне тоже сложно в это поверить… — Элису гипотеза Бланеса поразила. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, но не могу поверить. Эти пытки и боль, которую он причиняет своим жертвам… Эта грязная «зачумленность» его присутствием… Эти… отвратительные кошмарные сны…

Бланес пристально смотрел на нее.

— Это желания любого человека в отдельном промежутке времени, Элиса.

Она задумалась. Думать о Зигзаге в таком свете она не могла. Все ее тело противилось мысли о том, что тот, кто причиняет ей такие муки, ее безжалостный палач, то существо, которое снится ей уже многие годы и на которое она едва решается взглянуть, может быть чем-то, кроме Абсолютного зла. Но в рассуждениях Бланеса она не видела ни малейшей неувязки.

— Нет, нет, нет… — настаивал Виктор. Капающий все реже мелкий дождик оставлял на его очках прозрачные точки. — Если то, что ты говоришь, правда, то этические решения, добро и зло — во что все это превращается? Просто в трансформацию сознания во времени? Значит, они не связаны с глубинной сущностью нашего «я»? — Виктор все больше повышал голос. Элиса встала, опасаясь, что солдаты их услышат, но вокруг, похоже, никого не было. — По твоей абсурдной идее, любой человек, лучший из всех людей, даже… даже… Иисус — может быть чудовищем в отдельно взятый момент времени!.. Ты понимаешь, что ты утверждаешь?.. Любой человек мог сделать то, что… что я видел в кинозале! То, что я видел, Давид… То, что мы с тобой видели, то, что он сделал с этой несчастной женщиной… — Его лицо превратилось в гримасу ужаса и отвращения. Он снял очки и провел по лицу рукой. — Я признаю, что ты гений, — добавил он уже спокойнее, — но твоя сфера деятельности — физика… Давид, добро и зло не зависят от хода времени. Они отпечатаны в нашем сердце, в нашей душе. У всех у нас есть какие-то порывы, желания, искушения… Одни их контролируют, а другие поддаются — в этом суть религиозных верований.

— Виктор, — перебил его Бланес, — я хочу сказать, что это мог быть любой человек. Это мог быть я. Раньше я так не думал. Где-то в душе я всегда думал, что могу исключить себя из лотереи с Зигзагом, потому что я хорошо знаю, каков я в душе, или мне кажется, что знаю… Сейчас я думаю, что никого нельзя исключить. В этой лотерее принимает участие все человечество.