Ошибка Марии Стюарт - Маргарет Джордж

«Я все еще жива», – думала она, чувствуя себя лгуньей при этой мысли. Почему ей кажется, что она умерла?

«Потому что ты потеряла королевство, мужа и всех твоих детей, рожденных и нерожденных, за очень короткое время, – услужливо подсказал разум. – Но правда в том, что ты не мертва, а лишь ошеломлена».

«Это пустые слова, – ответила она самой себе. – Ты лишь досаждаешь мне и не можешь убедить меня. Я не хочу делать ничего, только сидеть здесь».

«Поверь, ты поднимешься со стула и обнаружишь, что в мире еще осталась радость. Нет такой вещи, как последняя битва».

Мария улыбнулась, выслушав отповедь от разумной, деятельной стороны своего существа. Но это было бесполезно. «Скажи это Марку Антонию после битвы при Акциуме или Ричарду Третьему после битвы при Босуорте, – мысленно ответила она. – Бывают и последние битвы. В некоторых случаях мы сразу же понимаем это, а в других понимание приходит гораздо позже. Говорю тебе, я потеряла все».

«Босуэлл еще жив, лорд Джеймс возвращается, принц еще не коронован, а Елизавета Английская доказала свою дружбу – она единственная из правителей, поддержавших тебя в это трудное время. Как же ты можешь утверждать, что все пропало? Ты знаешь, что подписанные тобой документы не имеют силы, потому что были получены под угрозой для жизни».

Да, Босуэлл еще жив… При этой мысли ее сердце забилось чаще. Может быть, еще остается надежда. Пока остается жизнь, остается и надежда, говорят надоедливые люди. Но в этом есть своя правда.

Какой сегодня день? Она перестала следить за временем с тех пор, как оказалась здесь. Они с Босуэллом расстались пятнадцатого июня, а на следующий вечер ее уже доставили сюда. Потом она лежала в беспамятстве… как долго?

– Какой сегодня день? – спросила Мария так тихо, что Мэри Сетон едва расслышала ее. Тем не менее она сразу же повернулась к своей госпоже.

– Что? – с надеждой спросила она. Королева вновь заговорила!

– Я спросила, знаешь ли ты, какой сегодня день, – прошептала Мария.

– Двадцать девятое июля, – может быть, нужно добавить год?

Двадцать девятое июля. День ее свадьбы с Дарнли. Казалось невероятным, что это произошло два года назад. Даже время, проведенное во Франции, каким-то образом казалось более близким.

Мария кивнула и похлопала Сетон по руке.

– Танцующие листья образуют очень сложный узор, – сказала она. – Может быть, ты сможешь зарисовать их, и мы используем этот набросок для вышивки. Видишь? Темно-зеленые дубовые листья с закругленными краями и овальные светло-зеленые березовые листья чередуются красиво и необычно.

– Хорошо, я принесу уголь и носовой платок, – перехватив недоуменный взгляд своей госпожи, Мэри добавила: – Нам не разрешают пользоваться перьями, чернилами и бумагой.

– Ох! – Значит, они лишили ее возможности написать что-либо, кроме подписи об отречении! Никаких писем? Как может королева остаться без связи с внешним миром?

Как она сможет сообщить кому-либо о своем бедственном положении?

Марию охватило тошнотворное чувство, словно огромная рука сдавила ей грудь. Лишиться возможности говорить с теми, кто находится за пределами слышимости… Она чувствовала себя немой и совершенно беспомощной.

– Понятно, – наконец прошептала она.

В конце концов, какая разница? С таким же успехом она могла бы умереть и лежать в гробнице. Эта каменная комната была всего лишь склепом. Мертвецы не пишут писем, и разве она не принадлежит к миру мертвых? Разве она сама об этом не думала?

Но каким-то образом отсутствие выбора и самой возможности писать кому-либо ощущалось по-иному. Это пробудило в ней яростное, настойчивое желание найти перо и бумагу. И Босуэлл – если она не найдет способа написать ему, значит, она больше не сможет поговорить с ним, лично или на расстоянии.

Яркая искра привлекла ее внимание. Огонек покачивался вверх-вниз и подрагивал. Пока она смотрела, он увеличился в размерах. Кто-то разложил костер возле лодочной пристани.

Огонь продолжал разрастаться, пока над ним не поплыли клубы дыма, заслонившие вид на озеро. Мария слышала, как люди вокруг костра засмеялись и разразились криками.

Праздничный костер. Но для чего?

Потом она услышала гулкий выстрел замковой пушки на бастионе. Эхо оказалось таким громким, что дверь покачнулась на петлях. Мария вздрогнула от страха. Кто-то напал на остров? Пушка продолжала стрелять через равномерные промежутки времени. Это был салют.

– Пошлите за Джорджем Дугласом, – обратилась она к Мэри Сетон. – Спросите его, что это значит.

Она могла бы спросить стражников, но это были грубые мужланы, которые бы с удовольствием притворились, что не поняли вопроса. Джордж хотя бы вел себя прилично и единственный во всем замке не насмехался над ней. К тому же он был красивым молодым человеком, хотя казался немного не от мира сего.

Быстрая, как змея, в ее сознании промелькнула мысль: «Может быть, Джордж принесет мне перо и бумагу». Внезапно она устыдилась своей мысли. Но понимание того, насколько строгим было ее заключение, в сочетании с пониманием, что она не может рассчитывать на какую-либо помощь извне, приводило ее в ярость. «Если они относятся ко мне подобным образом, как можно винить меня в том, что я буду пользоваться любыми подручными средствами? Они отняли у меня все. Не осталось ничего, кроме сочувствия, которое я могу пробудить в чьем-то сердце. Если я не могу написать друзьям за пределами замка, то должна завести друзей в замке».

«Интересные мысли для мертвеца, – с приятным удивлением произнес голос ее разума. – Я же говорил, что нужно подняться со стула, миледи».

Джордж Дуглас с неуверенным видом стоял в дверях. Он был действительно хорош собой: очень бледная кожа, васильковые глаза и густые волнистые темные волосы. Это было приятно, так как Мария испытывала неприязнь к рыжим волосам и веснушкам, часто встречавшимся у Дугласов, – возможно, потому, что они напоминали ей о Мортоне.

– Вы звали меня, мадам? – спросил он.

– Мастер Дуглас, почему замковая пушка дала троекратный салют? – спросила она, закутавшись в шаль. – И почему разложили праздничный костер?

– Я… я… пусть отец вам скажет! – выпалил он, побледнев еще больше. Прежде чем Мария успела остановить его, он выскользнул наружу и оставил ее стоять посреди комнаты. Она стала ждать, преисполнившись недобрых предчувствий. Наконец появился хромающий лэрд Уильям Дуглас с тростью в руке.

– Добрый сэр Дуглас, – она попыталась изобразить любезный тон. – По какому случаю в замке устроили торжественный салют?

Помаргивая, он уставился на нее. Что за слабый, тщедушный человечек! Он казался гораздо старше своих тридцати четырех лет, как будто был сделан из гораздо более хрупкого материала по сравнению со своим сводным братом лордом Джеймсом. Казалось, Джеймс присвоил весь хороший строительный материал из утробы своей матери и оставил Уильяму лишь жалкие крохи.

Уильям откашлялся, достал носовой платок и шумно высморкался. Потом он убрал платок, оперся на трость и сказал:

– Сегодня мы отмечаем славное семейное торжество. Фортуна Дугласов поднялась высоко как никогда. Мы получили нового короля Шотландии, и мой брат, лорд Джеймс, будет регентом.

Ее охватила холодная дрожь, несмотря на теплый июльский день:

– Сегодня?

– Да. Сегодня в Стирлинге маленький принц был помазан и коронован.

– Сегодня?

– Не более двух часов назад, миледи.

– Ох! – Для Марии это известие было равносильно физическому удару, и она упала на колени. – О небо, сжалься надо мной! – воскликнула она и разрыдалась.

Еще несколько мгновений назад она не понимала, что может потерять что-то еще.

Дни тихо проходили за днями. После шести недель бурных событий, каждое из которых было еще более шокирующим и болезненным, чем предыдущее, казалось странным, что ничего не происходит. Мария проплакала несколько дней, потом лежала целыми днями, иногда гуляла, молилась или читала. Постепенно и независимо от нее время снова обрело смысл, и она больше не лежала ночами без сна и не дремала дни напролет. Она вела счет дням и даже отмечала именины святых, хотя к ней так и не допустили католического священника. Она работала над вышивкой по эскизам Мэри Сетон. Аппетит понемногу вернулся к ней, и время от времени она выпивала довольно много вина. Она написала Мелвиллу и попросила его прислать кое-какую одежду из Холируда.

Ее переселили в квадратную башню на другой стороне двора, в ее старые апартаменты, знавшие более счастливые дни. Ее гобелены – серия из десяти охотничьих сцен на желтом и зеленом шелке – снова украшали стены, отделанные и оштукатуренные заново, пока она находилась в другой башне. Здесь были широкие камины и даже ниша у восточного окна, служившая католической молельней. Туда принесли образ Мадонны (хранившийся в кладовой, после того как семья обратилась в протестантство), а рядом она повесила распятие.