Дайте нам крылья! - Клэр Корбетт

— Беркут… — прошептала она, прижимаясь к нему еще теснее.

— Что?

— Сними с меня браслет, а?

— Нет.

Пери поцеловала его в шею.

Беркут встал и повернулся лицом к ней. Наклонился, помог ей подняться, взяв за запястье. И повел ее вдоль реки — все так же за запястье. Пери приходилось бежать, чтобы поспеть за ним. Беркут привел ее на маленький уединенный пляж. И обнял с непоколебимой, расслабленной уверенностью в себе — в этом был весь Беркут. Губы у него были мягкие, он был выше и куда массивнее Питера, с нежной, смуглой, теплой кожей и тугими, жесткими мускулами.

Беркут поцеловал ее.

— Что тебе от меня нужно?

— Хочу познакомиться поближе, — ответила Пери. — Ты тут самый загадочный. Откуда ты столько всего знаешь? Знал, что я попала в шторм. Знал, как лечить нас с Хьюго.

— Разве не ясно? — лениво отозвался Беркут, глядя на нее сверху вниз. Пери невольно покосилась на повязки на его руках и груди, на татуировки на плечах…

«Шесть лет упорных тренировок с лучшими из лучших», — говорил Нико.

— Боже мой! Ты был Хищником?

— Нет, — тихо уронил Беркут. — Я и сейчас Хищник.

«Так вот они какие, Хищники», — успела подумать Пери, очутившись в его мускулистых объятиях. Беркут потянул ее к себе и, когда они слились воедино, у Пери вырвался прерывистый вздох; на нее вдруг снизошла блаженная безмятежность, которой она ни разу не изведала с Питером, потому что тогда, с ним, все происходило словно в лихорадке, оба задыхались, спешили к цели, и Пери помнила его сокрушительный напор и свой яростный отклик. А теперь, с Беркутом, все получалось совсем иначе: когда Пери заторопилась было, Беркут мягко приостановил ее, прижал к себе, и оба почти что замерли. Касания и поцелуи лились медленно, как струя меда, и Пери показалось — она вот-вот растает в низких лучах закатного солнца, растворится без остатка. Она была словно в забытьи, в полусне, время как будто остановилось, — медленно, тяжкими медовыми каплями, текли минуты, а может, часы, и Пери дивилась, что не потеряла сознания от наслаждения.

Она пристроилась на крыло Беркуту, положив голову ему на плечо. Рука ее полусонно шевельнулась, задела одну из повязок, и Беркут вздрогнул.

— Девчонки часто западают на синяки и шрамы, — сказал Беркут.

— Да ладно тебе, — засмеялась Пери.

— Правда-правда! — сказал он. — Я же видел, как ты смотрела на меня после вылета.

— Ты тогда выглядел даже круче обычного. Зато было видно, что тебе нужна любовь и забота. Наверное, когда ты был Хищником, от девчонок отбою не было.

— Ты не понимаешь, — серьезно проговорил Беркут. — Я же не шучу, когда говорю, что я и сейчас Хищник. Хищник — это навсегда.

— Да ну, — сказала Пери, приподнявшись на локте. С дерева над ними спорхнул изогнутый листок, Пери поймала его в ладонь. И провела листком по гладкой груди Беркута. — Это как?

Беркут вздохнул.

— Другие процедуры, другое обучение. Более суровое. Я могу такое, чего ты не можешь.

— Значит, ты супермен, — засмеялась Пери.

— Вроде того. Но за все надо платить.

— Что это значит?

— Скорее всего, я проживу меньше, чем ты.

— Ох.

— Этим я заплатил за возможность выбраться из своей деревни. А ты заплатила за то, чтобы выбраться из своей.

— Как ты стал Хищником? — спросила Пери.

— Жители моих островов уже много поколений идут на экспорт. Мы рослые, сильные, у нас воинские традиции. Мы любим драться — мне так говорили. Так что в армиях всего мира на нас большой спрос.

— Вот за тобой и пришли?

— Я с детства понимал, что так и будет. И хотел уехать, посмотреть большой мир — но и цену себе знал. И отказывал вербовщикам, пока мне не предложили учиться на Хищника. Знаешь, как говорят — «Осторожнее с желаниями, а то исполнятся»? Так вот, мое желание исполнилось в точности.

— И что произошло?

Беркут прикрыл глаза, как будто вспоминал подробности. Голос у него был ласковый, неторопливый — Пери никогда не видела, чтобы Беркут так расслабился. Наверное, остальным здешним летателям не положено видеть его таким.

— Рассказать, как я целых шесть лет проходил процедуры и тренировки, чтобы стать Хищником, не получится, но иногда мне казалось, что я вот-вот сойду с ума. Как будто все, что во мне есть, все психические и физические качества, которые я привык считать своим «я», запихнули в молекулярный блендер, распылили на атомы, а потом составили из них что-то совсем другое. Иногда такое происходит при обучении солдат элитных подразделений, только у Хищников все в тысячу раз тяжелее. Хотя бы отдаленное представление о том, что со мной происходит, имели только другие Хищники, да и то только из моего подразделения, это я хорошо понимал. Ведь процедуры и лекарства постоянно меняют и оттачивают. Если бы не дружба с Хищниками из моей роты, я бы сломался.

— Хотела бы я, чтобы рядом были друзья, когда со мной происходило превращение, — проговорила Пери. — Я была совсем одна, а ничего страшнее со мной в жизни не было. Превращение и роды — только на обретение крыльев ушло гораздо больше времени.

— Почему ты так говоришь?

— Без посторонней помощи мне было трудно даже наладить связь между мозгом и крыльями. Болтались за спиной тяжким грузом, как неживые, — и все. Будто их приклеили, будто они — не я. Первые несколько дней после операции я даже в зеркало смотреть боялась. Страшно было увидеть, во что я превратилась. Смогла посмотреть на себя, только когда научилась хоть как-то ими владеть. И даже тогда то и дело думала, что я, наверное, чудовище. Сами по себе крылья, конечно, красивые, но в целом — у меня было ощущение, что отдельные части плохо друг к другу прилажены…

Беркут открыл глаза и посмотрел на Пери. Обнял ее одной рукой за талию и притянул к себе.

— У меня обошлось без этого, — сказал он через некоторое время. — У нас сразу начались реабилитация и тренировки. Я стал другим человеком, но подумать об этом было некогда. Я рад, что все уже позади, но этот опыт пошел мне на пользу. Мы такое вытворяли, что сейчас самому не верится.

— Например? Какие у тебя супер-способности?

— Мы постоянно летали в нижние слои стратосферы. Командиры говорили, что если, так-растак, стаи таких-растаких гусей катаются на таких-разэаких тропосферных струйных течениях, значит, мы тоже можем. Неужели мы дадим себя обскакать каким-то гусям, у которых вместо мозгов то-то и то-то? Нет, сэр, нет, никак нет. Сначала у нас были термокостюмы и кислород, но чем дальше заходило превращение, тем меньше снаряжения нам полагалось. В конце концов мы научились обходиться вообще без него. Не все, конечно. Отсев был очень большой.

Беркут помолчал. Наверное, вспоминал, как это, когда катаешься на струйном течении. Пери подумала о том, как ее на миг вынесло на самую верхушку бури и перед глазами у нее мелькнул сияющий полукруг земли — а потом только чернота и падение, и падала она целую вечность. Беркут знает, каково это. Едва ли ей еще встретится человек, который поймет, что она видела.

— Я помню, — мечтательно проговорил Беркут. — Помню, как смотрел вниз с этой высоты. Не будь облаков — различил бы и дороги, и реки, тоненькие линии, как на карте. Я видел море и белую полосу прибоя — но движения не различал. Видел серые, коричневые, темно-зеленые пятна вдоль побережья и дальше, в холмах, светло-зеленые ободки вокруг городов и вдоль дорог. А города были как неровные участки цветных точек, разбросанные среди более однородных серых, коричневых, зеленых. Иногда на земле виднелись складки с резкой светотенью — горы и холмы. Помню, еще подумал — точь-в-точь мятая фольга. Тени на склонах крутых гор были темные, четкие, было видно, как по ним спускаются клочки белых облаков — комочки ваты.

— Ничего себе зрение — наверное, бореин принимал? — спросила Пери.

— А как же, — сказал Беркут. — От бореина зрение приобретает качества орлиного — кроме всего прочего. Чем выше взлетаешь, тем лучше видишь. А самое поразительное — лететь над высокими горами, особенно в четыре-пять километров. Летишь вдоль большой долины или по краю массива. Потом направляешься к самой высокой горе или плато — и взмываешь вверх по отвесному утесу, до самой вершины, но не выше. Потом переваливаешь через вершину — и падаешь в долину. От этого просто дуреешь, голова кругом идет. Это опасно, потому что погода в горах непредсказуемая.

— А что было самое трудное?

— У командиров была любимая шутка — поднимать отряд в небо с завязанными глазами, будто, трам-тарарам, похищали много раз подряд. Жутко неприятно, но так у нас пробуждали птичьи навигационные способности. Вот выпустят тебя в неведомом краю — сумеешь вернуться на базу без приборов? Проявится ли у тебя чувство направления? Чувство внутренней карты? Мы облетали по кругу место, где нас выпустили, и искали дорогу домой. Некоторые терялись навсегда. Я часто думал — что с ними сталось? А командиры не унимались, проявляли, понимаешь, принципиальность, гоняли нас при разных условиях. Ночью. В облаках. В дождь. В грозу. Над морем. Над сушей. В общем, любой пейзаж при любой погоде, а нам было некуда деваться.