Грим - Анастасия Худякова

Она не смела теперь даже думать про Баглера. Даже если бы произошло невероятное, и он решил бы ее простить, она не смела простить сама себя. У нее еще оставалась хрупкая надежда на то, что тот, ради кого она пошла на это, поймет и примет ее, иначе не было смысла и в ее жертве. А жертва была ужасающего масштаба. Жертвой была вся ее правда и вся ее жизнь.

На ее плечи легло одеяло. Она ухватилась за него, обернула вокруг себя, и слезы полились еще сильнее. Теодора не могла обернуться к нему, а он не заставлял. Просто обнял ее, стоя позади, прижал к себе, завернутую в одеяло, дрожащую, несчастную, так крепко, будто даже теперь готов был принять весь удар на себя. Он молчал, и молчание это было оглушительным. Теодора замерла, вслушиваясь в него.

Так Стиг прощался. Ее выбор был сделан, и изменить его он не мог. Мог лишь попытаться понять. Но он не хотел. Поэтому должен был отпустить.

Его руки исчезли так же внезапно, как и появились. Теодора распахнула глаза и громко вздохнула. Она была на берегу одна. Он больше не придет. Помутневшими глазами она смотрела на то, как перед светом отступает туман. Она только что потеряла Стига Баглера навсегда.

10

Номер, сохраненный в контактах телефона, часто попадался на глаза и порой раздражал. Роман не звонил по нему ни разу. Но всему свойственно меняться. Набрав номер, он вздохнул, сел за стол в гостиной и мысленно начал просить его не брать трубку.

– Слушаю. – Голос был бодрым, но ничего не выражал.

– Здравствуй. Как-то странно не видеть тебя больше недели. Это даже пугает.

– Не переживай, я никуда не уйду, не сообщив об этом тебе.

– А я уж было надеялся…

– Зачем ты звонишь? Снова поговорим о бабочках?

– Нет, я… – Роман смутился, пальцами коснулся бровей. Он не слишком привык извиняться. – Я не хотел сказать то, что сказал тогда. Это не то, что я имел в виду и…

– Тебя что-то плохо слышно.

– Я был неправ, ладно?

– М-м, в чем же именно?

– Ты отлично знаешь.

– Нет. Ты наговорил столько грубостей, что все они смешались. Я в принципе не запоминаю грубость.

– Я ведь пытаюсь извиниться!

– Не нужно пытаться. Просто извинись.

– Прости меня. Я нервничал из-за Тео и… Но знаешь, все, кажется, хорошо. Наверно. Я зря нервничал.

– Ладно. Ты говорил с ней?

– Мы долго не виделись, но договорились встретиться сегодня. Голос у нее был обычный. Возможно, я зря настраиваю себя на худшее.

– Ты собираешься сказать ей?

– Не думаю… Может, позже.

– Почему?

– Она возненавидит меня. И себя заодно. Я не хочу причинять ей боль. Она не поймет.

– Но я ведь понял.

– Она не ты, Ульф!

В трубке стало тихо. Если бы не едва уловимое дыхание, можно было подумать, что там никого больше нет.

– Приходи завтра к нам на ужин!

– В прошлый раз эта идея тебе не понравилась.

– Ну, мы не стоим на месте, а Тео…

– У тебя осталось мало времени.

– Что…

– Я говорю это потому, что тебе стоит задуматься о своих последующих действиях. Ты начал забывать, зачем я здесь.

Ульф говорил в непривычной для себя манере. В голосе больше не было иронии, что поначалу так сильно раздражала Романа. Он был серьезным, угрожающим, чужим. И Роман испугался, как тогда, в замке.

– Я не смогу прийти на ужин. Но ты найдешь меня, если захочешь. Ты знаешь где.

Теперь исчезло даже дыхание. Роман положил телефон экраном вниз и взглянул на свои руки. Он надеялся, что разговор с Ульфом принесет ему облегчение. Но этого не произошло. Он встал и прошел через комнату, зашел в библиотеку, постоял. Роман не хотел признаваться себе в том, что разговор оставил его в подвешенном состоянии и прямо сейчас ему хочется пойти в тот дом на краю леса. Ему обещали представление, а показали лишь тонкую программку с описанием действий. Ему нужно было больше.

Он сел в машину и поехал, не выбирая направления, просто для того, чтобы двигаться. До встречи с Теодорой оставалось еще полдня. Свободное время – плохой партнер для того, кто имеет привычку поддаваться рефлексии.

* * *

Теодора настояла на том, чтобы встретиться там, где они ни с кем не знакомы и никто не знает их. Она не объяснила, почему не захотела приехать к Роману, и надеялась, что он не задастся этим вопросом теперь, когда они не виделись больше недели, да и сама встреча была куда важнее обстоятельств. Роман же не увидел в этом ничего подозрительного и решил, что ей просто хочется сменить обстановку. Он забронировал номер в фешенебельном отеле на окраине города и столик в ресторане на первом этаже.

Она появилась вовремя, ослепительная, спокойная и представительная. Если бы кто-то мог видеть ее со стороны тогда, на берегу фьорда, нагую и сломленную, и сейчас, облаченную в сияющее шелковое жемчужно-серое платье, которое тонко дополняли небольшие серьги с натуральными жемчужинами природной формы, то едва ли поверил бы, что перед ним одна и та же женщина. Теодора заметила, как изменился взгляд Романа, проделавший путь от носков ее туфель к лицу. На губах цвета дымчатой розы заиграла улыбка.

Роман встал, оправил пиджак и пригладил волосы. Глядя на то, как волнуется под облегающим платьем ее стройное тело, Роман почувствовал, что ему душно. Он был одновременно и самым счастливым, и нестерпимо несчастным мужчиной. Он пришел намного раньше, чем должен был, и пока ждал ее, наблюдая, как за окном шумит темнеющий город, начал продумывать самый сложный в его жизни разговор. Роковой разговор. Но только увидев ее, взглянув на ее вскинутый подбородок и мягкую улыбку, понял, что решимость его пошла волнами. Роман поцеловал Теодору, когда она приблизилась, вдохнул знакомый запах и позабыл обо всем.

Они поужинали в спокойной обстановке белоснежных скатертей, звона посуды, мягкого аромата фрезий и роз и негромкого гомона посетителей. Говорили о работе, в основном – Романа, о непрофессионализме, о неугомонной матери и немного об искусстве. Оба не касались таких тем, которые бы косвенно наводили на то, что волновало, но оба в равной степени чувствовали, что назревает нечто неизбежное, как будто небо за стеклом внезапно затянулось тучами, поглотившими все звезды до одной, и всем, от глухого до безнадежно слепого, было ясно: вот-вот грянет страшная буря.

Теодора говорила о проблемах современного воспитания, о том, почему молчание – самый мощный психологический инструмент