Тридцать три урода. Сборник - Лидия Зиновьева-Аннибал

Аглая (высвобождаясь). Подожди, подожди. Я не твоя. Я только себя слышу, себя вижу. Моя любовь зажгла мне душу. Должна ее понять, чтобы она живила. Жизнь, жизнь! Где моя жизнь?

Ваня (становится перед нею. Раздвигает широко руки по обе стороны от себя. Медленно, негромко). Страсть и смерть на чашках весов. Одна кличет другую. По линии равновесия скачет жизнь.

Аглая (отходит от него. Уныло). Откуда? куда? откуда? куда? (Опирается спиною о ствол высокой сосны, вся в узкой полосе месяца, делает слепой жест мимо Вани.) Я слепа. Моя любовь в плену. Как пленной снести пленную любовь? (Кричит.) Алексей, ты бросил меня на загадку. Ты, помощник (Рыдает глухо.) Разрешитель!

Ваня (в глухой злобе). Твоя любовь сковала себе свой круг, вот почему ты слепа. Ты не видишь. (Страстно.) Ты не видишь меня. Я не в круге! Вот почему ты провела мимо меня руками. (Роняет голову.) Аглаечка, я все расточил! Я был щедр! Пусто здесь. (Указывая на грудь.) Пустыня! Не к тебе ли шел? И одинок!

Аглая (в своем бреду не слыша его). Моя любовь всю страсть хотела себе. Моя любовь учила меня давать любимому его блаженство. Отчуждала меня от него, от себя, чтобы в мнимой мгновенной вражде бросить меня к его груди в стыде и жадности, — и я была пантерой его страсти… Или гнула меня, покорную его воле, и я плакала, жалкая раба его желаний, — блаженная, блаженная… (Плачет, вся сотрясаясь от счастия.) Моя любовь всю страсть хотела себе.

Ваня (хватает ее грубо за плечо). Это я научил тебя такой страсти. Я — твой. Ты не его.

Аглая (не замечая боли сжатого плеча. Все улыбаясь блаженно). Мы были давно, давно, да, девять лет тому назад, у озера. Оно казалось нам без дна и до краев полным. В его зеркале мы видели небо и горы, и облака, и омытые деревья, и траву с ее цветами. И я была одинока, покинута с твоим бедным сыном. Он сказал мне: «Аглая, моя любовь к тебе — то озеро. В ней небо и горы, и облака, и деревья, и трава отлогих берегов». В нашей любви, Ваня, стал весь мир — и мы довлели.

Ваня (вне себя, тряся ее за плечо). Аглая, Аглая, в твоей любви весь мир. Но для меня в твоей любви нет места. Твоя любовь — железное кольцо. Твоя любовь — мертвое зеркало, не живая вода. Я пить хочу… (Аглая тихо стонет под его пожатьем. Он хватает ее за другое плечо. Трясет, обезумев.) Один глоток, один, последний, как первый, — твоей любви!

Пущин появляется слева на песке. Пройдя несколько шагов, останавливается. Прислушивается, втыкает фонарь в песок и бежит вокруг камня к борющимся. Ваня отпускает Аглаю и исчезает в лесу. Аглая стоит, высоко дыша.

Пущин (в ужасе). Кто это был?

Аглая (с трудом). Вор, вор!

Пущин. Напугал вас? Думал — у вас деньги?

Аглая (с внезапным звонким хохотом). Вор не ворует денег!

Пущин (в ужасе слушает ее смех и слова, берет ее руки. Глухим голосом, глядя ей близко в глаза). Аглая, успокойтесь, придите в себя. Вы живы! (Его голос прорывается в яркую радость.) Аглая, как я вас искал!.. Скажите просто, что случилось? Кто этот человек?

Аглая (таинственно). Он минуточки ворует, минуточки.

Пущин (тянет ее. Решительно). Пойдемте, Аглая.

Аглая (покорясь бессознательно. Веселым голосом, почти напевая). Из минуточек плетет вечность. Для вечности изменяет минуточкам.

Пущин (в отчаянии). Аглая, Аглая, где вы прятались? С вами худшее случилось. Дитя мое, Бога ради, придите в себя!

Тянет ее за собой. Она поддается.

Аглая (вдруг резко останавливается. Хрипло). Куда?

Пущин. Домой, домой. Потом в город — ко мне… Дам морфия.

Тянет ее еще несколько шагов вперед.

Аглая (еще останавливаясь). Мой дом дальше. (Сердито.) Ваш дом с окном. Не хочу. Я, Пущин, мыслью не умею. Я болью пойму. Во мне такая боль… ах, вы не понимаете такого страдания!

Стонет.

Пущин (громко, в суетливом отчаянии). Дети, Аглая, детки… Они были в лесу. Они давно вернулись. Где мать? Дети, Аглая!

Аглая (быстро, певуче). Детки мои, вы вернулись из лесу. Дома матери нет. Мать на берегу. Мать ждет. Подождите детки и вы. Мать придет. (Строго.) Дети любят ясную мать. Чтобы сквозь светилась мать. Вот мать!

Пущин бережно охватил ее стан и почти несет ее, ослабшую. Она плачет.

Аглая (уже совсем на берегу, близ воды, где горит воткнутый в песок фонарь. Кричит дико). Спасите меня! Он целует ее. Спасите! Он ужасно, ужасно целует ее. Хочет мир по-новому. (Вырывает руки и ими машет перед лицом, как бы прогоняя видение.) Возьмите прочь, возьмите прочь! Он умирает с ней. В страсти сладко умирать. Прочь! Я видеть не хочу. Он — мой. В смерти мой! Хочу ослепнуть!

Пущин останавливается.

Аглая (просыпаясь, тихо). Пущин, вы знаете, где он? О Боже, никто не знает, где он!

Рыдает.

Пущин (ласково). Оставьте его. Пусть страсть остужается о страсть. Вы любили. Довольно. Пойдемте со мной.

Аглая (приветливо). Нет, нет, здесь моя мука будет плясать для моей любви.

Пущин (сухо рыдая). Она безнадежна!

Влечет ее изо всех сил.

Аглая (кричит дико). Ваня! Ваня!

Пущин (выпускает ее мгновенно. Опускает руку в карман и вынимает револьвер. Глухо). Так вот кто вор. Его и видел под окном. (Громко ей.) Вор, вор — он украл вас у меня, и себя — у себя. (Дрожащим голосом.) Довольно издевок.

Ваня мчится из лесу прямо на Пущина. Останавливается почти вплотную перед ним, против дула.

Ваня. Рука дрожит, доктор! Не выстрелишь!

Пущин роняет револьвер.

Аглая (без памяти, бросается ему на шею. Откинув лицо, жалобно). Милый, милый, пожалейте его. Он бежит, запыхался, ищет смены, зовет разлуку. Перед ним смерть — и он не знает, не знал, никогда не поймет, зачем была дана жизнь, — откуда? зачем? куда?