Арена - Никки Каллен

— Я принесу, — Клавдия ушла на кухню, вытащила фарш, он был подмерзший, поставила размораживаться в микроволновку, налила в мисочку воды. Вернулась в гостиную; Мариус сидел, как мальчишка, на полу, гладил котёнка, поднял на неё глаза, улыбнулся сквозь трубку: колдую, чтоб ему сразу стало как дома; она поставила всё перед котёнком, тот радостно накинулся на еду.

Это Нельсон или Рики? — спросил дедушка из кресла.

— Рики. Нельсон заболел чуть-чуть.

— Будешь вино? — дедушка взялся за бутылку.

— Дедушка, я… — в горле застряло, будто она и вправду хотела пить и думала лишь о воде, о кока-коле несколько часов.

— Не бойся меня, Клавдия, я не убить тебя пришёл, — сказал Мариус, — я пришёл просить помощи, и скорее униженно, чем властно.

— Это я хотел убить его, уже был готов, вспомнил старый спецназовский приёмчик, замахнулся, — отозвался дедушка, — но Мариус поймал мою руку и, держа меня на весу, как непослушного, час объяснял, в чём дело. Если будешь вино, принеси себе стакан. И ещё бутербродов. А может, лучше поужинаем?

Клавдия покорно ушла на кухню; достала фарш, сварила рис, нарезала помидоры, перец, зелень, слепила тефтелек, затушила их; ей хотелось возиться как можно дольше, тоньше, только бы не думать, не думать о Лукаше. Как он?

— Он вернулся, — услышала она, обернулась: Мариус стоял на пороге — Он вернулся, но это единственная хорошая новость.

— Он не женился? — она отвернулась демонстративно: неинтересно, вот, я девушка гордая, будто женских журналов начиталась; посмотрела тефтельки в кастрюле.

— Нет. Не женился. Он… — Мариус вздохнул, — он болен. Будто при переходе он потерял часть души, а может, и всю. Я вижу, он оставил вам своё кольцо, — всё лето Клавдия проносила его на цепочке, как носил сам Лукаш; хотела положить в шкатулку — чудесную, перламутровую, обклеенную ракушками, Саша привезла из Норвегии, там лежали их совместные сокровища: красивые камешки, кусочек янтаря, кедровая шишка, полная орехов, флакончик из-под духов XIX века, хрустальный, вставленный в сеточку из потемневшего золота, — но всё время вспоминала, как Лукаш исчез из её рук, — и хваталась за кольцо: вот оно, настоящее, значит, она не сошла сума, не придумала его себе…

— Да. Я спросила его, что это за кольцо, и он ответил, что в нашем мире оно ничего не значит, а в его мире — значит, что он властелин Вселенной.

— Это правда. Он должен быть королём. Его отец стар и устал и хочет отдать ему корону. Я планировал, что Лукаш женится и пойдёт на войну…

— Он говорил, что война закончилась.

— Большая война — да, но теперь, оказалось, есть что делить — победившим. Кучка королей-соседей выясняет, кто сильнее…

— У нас это называется феодальными распрями.

— Все миры похожи. Лукаш — без сомнений, самый сильный из королей, он должен отстоять свои земли и помочь паре вассалов, а он… он заболел. Лежит и не может жить, просто пьёт отвары и смотрит в потолок; такой красивый, такой сильный когда-то, он превратился в тень, Клавдия.

— И вы пришли обвинить в этом меня? Вот зачем вы пришли?! А я — то подумала, ну уж нет, я не скажу, что я подумала, — Клавдия рассердилась: пусть я смешная, маленькая, в кухонном платке и фартуке в бело-синюю клетку, не валькирия, но я всё скажу, что накипело за лето. — Лучше скажите, что вы думали, когда посылали его сюда: что я вот так сразу и соглашусь? Сразу полюблю его?! С первого взгляда? Так ведь не бывает.

— Почему? — просто спросил Мариус. — Я ведь ему даже запах дал — яблоневых садов.

— У-у, — Клавдия топнула ногой, — вы… вы циничны. Вы даже не подумали, что я живая — что у меня есть парень, университет, мама, сестра, Рики вот… своя жизнь!

— И Лукашу в ней нет места?

— Лукаш, — прошептала она, произнесла его имя и почувствовала, какое оно, — роза; розой пахнет, хоть розой назови её, хоть нет; села на пол в своём смешном фартуке и расплакалась: ах, как, оказывается, много накопилось на сердце, словно шкаф, забитый вещами с распродаж; Мариус сел рядом — Мариус, великий колдун из неведомого мира, Гэндальф, Дамблдор, обнял её за плечи — и оказался добрым, как дедушка; пахло от него табаком, печеньем, чуть-чуть потом, чуть-чуть пылью; «я ничего не прошу, — прошептал он, — просто сходи и посмотри на Менильен; может, ты захочешь остаться там и навестить моего принца» «а если нет?» «тогда вернёшься» «так же как и он — без души?» — и услышала, как он вздохнул: как человек, который не может понять: «Лукаш сам сделал такой выбор — оставить свою душу тебе…»

— Ты уйдёшь? — спросил дедушка; она доклеила очередной картонный замок — не спалось; приняла душ, расчесалась, намазалась кремом, надела пеньюар — Саша подарила, даже размер угадала, на прошлый Новый год, длинный, с бесконечным шлейфом, розовый, шёлковый, на тонюсеньких бретельках, невероятный просто; сидела и смотрела в книгу, не читала; на кровати спал Рики; дедушка постучался; «входи, деда».

— Не знаю.

— Иди.

— А мама, Саша? Ты? А вдруг я захочу вернуться? Ох, дедушка… как же это случилось со мной?

— Это, наверное, как нести кольцо в Мордор? — он сел рядом в кресло, можно — показал на трубку; она кивнула; дедушка оглядел комнату; маленькая, Девчачья-девчачья, эдакий кукольный домик, в рисунках их детских и сегодняшних, в её поделках; красная лампа эта на столе, в виде губ; Сальвадор Дали, Мэй Уэст; плюшевые игрушки — Клавдия любила медведей и что-нибудь странное: синих жирафов, коров в разноцветные пятна; а Саша — собак и зайцев. — Не бойся. Куда только не зайдёшь за любовью?

— А ты любил, дедушка?

— Да, — дедушка улыбнулся, выпустил колечко дыма, — твою бабушку. Она ушла от меня, но вовсе не потому, что у нас не срослось, или она полюбила другого, или я пил. Она просто была из странной семьи, феминистской: в её семье все женщины уходили от мужчин, рисовали или открывали кафе; мужчины им почему-то в жизни мешали; мужчины и дети; она ушла и оставила мне твою маму и Вацлава…

— Ты думаешь, я люблю его?

— Не знаю. Я много чего видел, но любовь — это не преступление, так что я не знаток. Но ты беспокоишься о нём, таешь на глазах, как солнце осенью; вдруг тебе рядом с ним станет легче? Вернёшь ему кольцо, и как знать, что случится дальше.

— А если я не вернусь, дедушка? Что ты скажешь маме и Саше?

— Правду. У тебя великие мама и сестра — они поймут, я уверен; они привыкли ко мне, привыкнут и к тебе; Сашу за мужество можно даже выдать потом замуж за премьер-министра.

— А ты, разве ты не будешь скучать?

— Буду. Но что значит дедушка, когда где-то, может быть, без тебя страдает любимый?