Шаг влево, шаг вправо - Александр Громов

К счастью – ни одного изображения Монстра. Вероятно, интернатовским детям не очень-то дают смотреть телевизор.

Я попытался догадаться, какие из этих рисунков могли принадлежать Настьке, и не сумел опознать ни одного. Либо ее рисунков здесь не было, либо, что вероятнее, она теперь исчеркивала бумагу по-другому, нахватавшись «развивающих методик». Время идет, человек взрослеет… даже даун.

А узнает ли меня дочь? На один миг меня охватила тихая паника. Десять месяцев! Именно столько я ее не видел. Вот именно, время идет. И для ребенка оно движется гораздо медленнее, не идет, а ползет, как объевшаяся ленивая черепаха, и десять месяцев для него – десять лет для взрослого.

– Папаша, получайте! И чтобы не бегать в парке!

Не буду.

Они закутали Настьку, как для экспедиции на Памир – на голове шапочка толстой вязки, на теле пуховая куртка с поднятым и обвязанным шарфом воротником. Дочь здорово подросла за эти десять месяцев. Появились какие-то новые, пока трудноуловимые черты, которые, я это знал, и не надо пытаться уловить, а надо дать им время, совсем немного времени, чтобы они стали родными. Мне показалось, что ее лицо стало еще более одутловатым. Как и прежде, толстый язык не помещался во рту.

Какая разница!

– Папка…

Она не забыла.

Я подхватил ее на руки – она счастливо пискнула. Покружил под гневным взглядом тетки, дождался окрика, поставил, взял за руку. Сделал в сторону тетки успокаивающий жест: все, мол, больше никакого хождения на головах. Папа давно не видел дочку. Папа с дочкой идут гулять, очень спокойно гулять, понятно?

– Не больше пятнадцати минут! – крикнули нам вслед.

– Да-да, конечно, – уверил я, не оборачиваясь. Дверь, снабженная тугой пружиной, гулко бухнула за моей спиной.

Дождь и вправду перестал. В лужах на асфальте мокли палые листья. Пахло осенью.

– Я принес тебе няняку, солнышко.

– Дяй! Дяй няняку!

Я вскрыл хрустящую обертку и отломил ей два квадратика. Настька не стала капризничать. Как всегда, я не мог разобраться: то ли она не видела разницы между «мало» и «много», то ли расчудесно понимала, что я дам ей еще шоколадных квадратиков, когда она справится с этими. Сколько потребует, столько и дам, потому что папка хороший. Нормальному человеку не дано понять, какие мысли текут в голове слабоумного, на это только Монстр способен.

– Ну смотри, куда это годится? Все пальцы перепачкала.

– Папка, – сказала дочь с набитым ртом. – Папка холосый.

Комок подступил к горлу.

Хороший… Да уж.

Чугунная решетка на кирпичных столбах и вместе с нею территория интерната остались позади. Боковым зрением я уловил скорохватов Витю и Валеру и скрипнул зубами от злости. Страхуются…

А зря. Если уж я не сумел сбежать один, то с Настькой это стало совершенно невозможно. Я мог бы рвануть по парку, оставив дочь им… ничего бы они ей не сделали! Что-то мешало мне. Наверное, есть предел, за которым дальнейшее предательство становится невозможным.

Ох и глупо!

Мы двинулись через парк, еще тихий по утреннему времени, если не считать слабого шелеста опадающей листвы. Чуть позже сюда явятся мамаши выгуливать детей, приковыляют бабки посидеть на лавочках, а вон тот столик, усыпанный за ночь мокрыми изжелта-красными пятернями клена, наверняка оккупируют пенсионеры-доминошники. Но пока в парке было безлюдно. Витя держался шагах в десяти позади нас, Валера выбрал параллельную дорожку. Коля Штукин терпеливо ждал возле машины, привалившись к дверце задом.

Когда до него осталось несколько шагов, он вынул руку из-за спины и дважды бесшумно выстрелил – в меня и дочь.

Не знаю, что было у него в ампулах, но точно не серотонин. Чип запоздало взвыл об опасности – я не успел разобрать, какого рода. Боли не было, просто мир качнулся, задрожал и перестал существовать.

Болел бок. Мой правый битый бок, еще нуждавшийся в ежедневной перевязке, с едва зарубцевавшейся ямой, где когда-то помещался кусок ребра, вырванный пулей кретина-сторожа. Я лежал именно на правом боку, подогнув ноги и упираясь во что-то макушкой, на заднем сиденье автомобиля. Судя по тому, как подвеска отзывалась на выбоины в асфальте, машина шла довольно быстро.

Я застонал и пошевелился. Затем попытался приподняться на локте и света невзвидел. Стараясь поменьше стонать, я спустил ватные ноги на резиновый коврик и кое-как принял полусидячее положение. Тело все еще слушалось плохо.

Не убили, значит. Только обездвижили. Суки, перестраховщики!

Когда мутная пелена перестала застилать глаза, я немного удивился. Кроме меня, в машине находился всего один человек: впереди за рулем сидел моложавый мужчина, и явно не Штукин. Тот рыжеватый веснушчатый блондин, а этот, насколько я мог судить, был брюнет, да еще жгучий. Скорее всего, кавказец.

Все-таки чего-то я в этой жизни до конца не понимаю: что, кавказские сепаратисты уже начали похищать людей в Москве? Да еще выхватывать их из рук Нацбеза? Да нет, первое еще куда ни шло, а на второе у них, к счастью, пока что кишка тонка.

– Пригните голову, Алексей Сергеевич, – сказал, не оборачиваясь, мужчина. – А еще лучше лежите, как лежали. У моей машины стекла не темные.

Машина и вправду была другая.

– Где моя дочь? – зашипел я.

– Здесь, не волнуйтесь. На переднем сиденье. Она еще спит и немного сползла, вот вам и не видно. Не беспокойтесь, с нею все в порядке.

– Покажите, – потребовал я.

Он повернул зеркальце над лобовым стеклом.

– Так вам видно?

– Да. Ну вот что, если с ней что-нибудь…

– Я же сказал: не беспокойтесь, – перебил он. – Дозы были равные, и обе рассчитаны на взрослого мужчину. Будь вашей дочери три годика, я бы волновался, но в нашей ситуации не вижу повода для паники. Она очнется, вот увидите.

– Надеюсь…

– А я уверен.

– Кто вы такой? – спросил я.

Мужчина вернул зеркальце в исходное положение.

– Зовите меня Гурген.

– Просто Гурген?

– Гурген Акопович, если вам угодно. Чтобы у вас отпало желание шарахнуть меня по голове, скажу сразу: я ваш коллега, и я на вашей стороне. Так что лежите и ничего не бойтесь. Теперь мой черед бояться.

Ничего не понимаю. Кроме того, что он, похоже, не террорист, а миссия Штукина, по-видимому, дала сбой. Или она, эта его миссия, много сложнее, чем мне представлялось?

И что, собственно, в понимании моего нового знакомца значит «на моей стороне»? Где она теперь, эта моя сторона? Поднимите мне веки, не вижу.

Машина неслась по какому-то загородному шоссе. Мелькали лесопосадки. Нет, это не Новорязанское шоссе…

– Где Штукин? – спросил я, прочистив горло.

– Выбыл, – коротко бросил Гурген.