Шаг влево, шаг вправо - Александр Громов

Александр Громов

Шаг влево, шаг вправо

Настоящее обременено прошлым и чревато будущим.

По-видимому, еще долго не утихнут споры: следует ли считать ЭТО живым? Или даже так: следовало ли? Ибо, к счастью, глагол этот можно теперь употребить и в форме прошедшего времени.

Кое-кого огорчает это обстоятельство. Меня – нисколько. В данном вопросе я из большинства. Можете брезгливо назвать меня заскорузлым обывателем, мне все равно. К тому, чем завершился самый странный, беспокойный, бестолковый и нервный год моей жизни, лично я отношусь с глубоким удовлетворением, и точка.

Нет, мы не победили. Вряд ли мы могли бы победить ЭТО, не превратив изрядную часть земной поверхности в зараженную пустыню, – причем без особой гарантии успеха. Нам просто повезло, я так считаю. Нам часто везло на протяжении нашей истории, мы привыкли к везению.

Вряд ли можно победить, если нет войны.

Как всегда, большинство людей не сделали никаких выводов. Более того: постарались забыть. Теперь даже шутить над ЭТИМ стало не модно, и анекдоты, некогда очень многочисленные, исчезли из эфира, электронных сетей и с газетных полос. Откровенно говоря, среди них не было ни одного удачного, во всяком случае на мой вкус.

И вот по части этого-то стремления поскорее забыть я расхожусь с большинством, потому что знаю твердо: однажды мы проиграем. Как? когда? почему? – пусть над этим думают головы поумнее моей. С меня довольно и Основного Постулата.

В популярном изложении он очень прост: ОДНАЖДЫ НАМ ОЧЕНЬ КРУПНО НЕ ПОВЕЗЕТ.

Говорят, теперь измышлены теоретические модели, позволяющие обойти Основной Постулат и объяснить появление ЭТОГО чем-то иным. Я не очень-то им верю, может быть, только потому, что моя профессия не терпит легковерных и самоуспокоенных. Но скорее всего по другой причине, связанной, если хотите, с категориями совести и иными столь же трудноуловимыми понятиями. Я говорю о вере.

Вера – она бывает и в худшее. В отличие от надежды. Но вот в чем странность: вера в худшее и надежда вполне уживаются друг с другом и могут спокойно сосуществовать во мне бок о бок.

Поскольку я жив – я надеюсь. А поскольку надеюсь – жив.

Я только недавно это понял.

ПРОЛОГ

ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ

Весь день сыпал мелкий дождик, истребляя последние остатки ноздреватых сугробов по северную сторону дома, сочился каплями с мокрого шифера крыши в жестяной желоб и тощей струйкой верещал в железной бочке, подставленной под водосток. Но к ночи распогодилось. Циклон, поверив прогнозу, отполз на восток. И сразу же резко похолодало, как бывает только в начале апреля; лужицы схватились тонким ледком, мокрые черные ветви яблонь закаменели под хрусткой коркой, колючая проволока, натянутая поверх дощатого забора, заиграла блестками в свете уличного фонаря. Федор Федорович проснулся от писка будильника, подошел к окну, с одобрением взглянул на ясное звездное небо, с неодобрением – на фонарь и решил, что проснулся не зря, а сделав такое умозаключение, заторопился. По сегодняшним условиям наблюдений проснуться следовало еще час назад.

Он выключил калорифер, надел на себя теплое шерстяное белье, а поверх него пуховку и такие же пуховые штаны, сунул ноги в валенки с галошами и водрузил на начавшую лысеть голову вязаную шапочку с помпоном. Посетив дачный туалет ведерной системы, он вернулся в дом, подхватил со стола на веранде термос и коробочку с окулярами, снова вышел на хрусткий ледок и направился к беседке. Та имела довольно странную для непосвященных конструкцию: ее крытая рубероидом крыша могла свободно откатываться в сторону на роликах по уголковым направляющим. Оставалось небо над головой да четыре столба, убрать которые без разрушения беседки не было никакой возможности, и поэтому Федор Федорович с ними мирился.

Из всех видов хобби занятие любительской астрономией – один из самых некомфортных. Федор Федорович зябко поежился, когда пробравшаяся за воротник холодная струйка воздуха достигла тела, и плотнее застегнул пуховку. Сердечко покалывало сильнее обычного, и он подумал о том, что сегодня надо было, пожалуй, залить в термос не кофе, а какао. Но это потом, это успеется…

Три-четыре часа сна перед наблюдениями. И после наблюдений те же три-четыре часа сна, если только с утра не надо ехать на службу. Иначе – меньше. Так примерно каждый третий день, вернее, ночь. В течение тридцати лет. Две трети ночей в году не пригодны для наблюдений по причине непогоды, неспокойствия атмосферы, светлого фона неба в период летнего солнцестояния или просто потому, что дела не отпускают на дачу. А случается, примчишься, поверив прогнозу о безоблачности, и зря. Такой режим сна-бодрствования не нравится организму. И редко какой жене он понравится. Федор Федорович был разведен, жена ушла от него давным-давно, поставив перед выбором: или я, или твой вонючий телескоп, понятно?

Возможно, Федор Федорович, в те годы еще молодой и любивший жену, по глупости сделал бы неправильный выбор, не употреби жена обидный эпитет «вонючий» по отношению к честному и неплохо себя зарекомендовавшему инструменту. Жена ушла, как ее и не было. Ушла и забылась.

Отключив хитроумную самодельную сигнализацию, стерегущую святая святых от воров и вандалов, Федор Федорович снял с телескопа клеенчатый чехол и установил короткофокусный окуляр. Найдя искателем несколько ярких звезд, он достал из ящичка, притороченного к основанию монтировки его «Альтаира», толстую тетрадь, служившую дневником наблюдений, и, подышав на пальцы, при свете карманного фонарика в графе «Погодные условия» записал: «Ясно; ветер слабый», а в графе «Астроклимат по Пиккерингу» сделал пометки: «8 в зените» и «5 вблизи горизонта».

За сосновым леском, далеко слышная в ночной тишине, простучала последняя электричка, пискливо свистнула возле станции. Дачный поселок спал. По-прежнему горел фонарь на столбе, но в целях экономии должен был погаснуть, как всегда, около половины первого, потому что за полночь нормальным людям полагается спать, а нормальным наблюдателям лишний свет только мешает. Ночь была безлунная и благоприятствовала наблюдениям.

Не благоприятствовал им дом, закрывавший собой значительную часть неба (однако где же прикажете спать?), мешали обзору и коттеджи соседей (неизбежное зло), а также забор с колючей проволокой (ну куда же деваться без забора?) и ветви яблонь, особенно вон той, сорта пепин литовский, нахально тянущейся к небу, словно какой-нибудь вздорный березовый хлыст в густолесье, а не порядочное плодовое дерево. Ничего не поделаешь, пора либо спилить лишние ветви, либо надстраивать беседку. Проще, конечно, спилить.